Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ночи с темно-алым мерцанием дежурной лампочки были особенно тягостными. Наводили на размышления о близкой смерти, о человеческой беспомощности; звонко гудел комар, в саду журчала вода. Новенький любил цветы. Его Катина приносила ему розы и георгины, а Галина мутило от них. Цветы наводили его на воспоминания о клумбах около пусковых установок, о Кирилле, лежащем среди них; а рядом с ним он. Потолок перед глазами — словно небо. Галин знал уже все трещины на нем. Вот эта трещина — молния по диагонали, ее он никогда не забудет, а дежурная электрическая лампочка — это тускло светящая луна. Однажды ночью Галину показалось, что сапожник запел, и он спросил его:
— А если бы ты был там, на площадке, и все видел своими глазами, ты бы тоже пел?
— Что, что? — испуганно переспросил сапожник.
А Галин вдруг его оборвал:
— В деревне-то в своей бываешь?
— Редко. Давно прижился в городе. Да что там! Давай спать, во время болезни нужно больше спать.
С утра наступала духота, хотя все окна были открыты настежь. В разгаре лета в полях созревала рожь. Галин подолгу смотрел вдаль. Приближался день выписки из госпиталя, он боялся минуты, когда выйдет из госпитального садика на бульвар. Он выйдет, а Кирилл? Ему придется проваляться еще месяца два. Галину казалось, что ему предстояло совершить бегство. Кирилл был достаточно терпеливый и упрямый; соболезнования окружающих не утешали его. Галин должен был написать объяснение начальству. Версия о том, что ракета была неисправна и взорвалась от грозового разряда, казалась ему несостоятельной. Обстоятельства требовали тщательного анализа и поиска причины, потому что в очередной раз она может привести к более тяжелым последствиям. Его мучило сознание вины, он пытался разобраться в случившемся в тот же день. После катастрофы страх и сомнения охватили людей; беспокоили Галина и выводы представителя министерства, который привез с собой вентилятор и распорядился установить его. Рассказала ему обо всем его жена Леда. Он слушал жену, глядя на ее прическу; в ее словах и взгляде улавливалась раздраженность женщины, потерявшей веру в добро. По углам шушукались о том, что он, Спас Галин, допустил к сложной и опасной технике неподготовленных ребят; он подтолкнул их в огонь, вместо того чтобы удержать. Конечно, и сам руководитель дорого, очень дорого заплатил за случившееся, но во что вылилась его оплошность для других…
— Ты рискуешь, ты стараешься изо всех сил, но вместо благодарности люди осуждают тебя, — сказала ему Леда. — Как только поправишься, уходи в отставку.
Все женщины на одну колодку. Дана тоже твердит свое: «Нет, о полигоне не может быть и речи».
Леда взяла на себя роль наставника, который имеет власть приказывать и распоряжаться судьбой супруга, по крайней мере сейчас, когда он находился на больничной койке. Галин прикладывал к губам палец и повторял: «Не надо нервничать напрасно». Скоро Спас выпишется из госпиталя. Куда же ему идти? Может быть, следует послушать Леду и покинуть полигон? Он как-никак крестьянин. Если бы его спросили, забыл ли он крестьянский труд, он бы ответил: «Пот, в котором проступает соль, соленый пот матери, и деда, и многих других навсегда остается в памяти!»
Это лето наступало бурно, с грозами и дождями. Если бы стояла жара, ракетчикам было бы спокойно.
Однако спокойствие это очень коварно для человека, который томится в ожидании грозы во время дежурств, ибо у него начинаются миражи.
В дни посещений их навещали близкие и знакомые, приносили различные лакомства. Они входили в палату озабоченные, с мрачными лицами и, казалось, испытывали неловкость оттого, что были здоровыми. Галин отметил про себя (болезнь обострила наблюдательность), что посетители смущенно озираются по сторонам, это было похоже на плохо прикрытый страх: не дай бог оказаться в этих стенах. Кирилл все еще носил на глазах повязку и говорил, словно плакал, когда к нему приходили его дети, одетые в белые кофточки и короткие бархатные штанишки. «Вам нельзя разговаривать, — предупреждала сестра Динчева, — слезы мешают ранам заживать».
Кирилл проглатывал застрявший в горле комок, стискивал зубы, чувствуя прикосновение сухих теплых ручонок своих детей.
В один дождливый понедельник Галин воскликнул:
— Мы поправляемся не на шутку!
— А как же иначе? — добавил сапожник, рассматривая грушу, которую собирался съесть. — В каждом трудном деле наступает конец. Вы, друзья, снова будете стрелять, слушайте меня.
Кирилл молчал: он крепко сжал раненые губы.
«Верит ли он мне?» — посмотрев на него, подумал Галин.
Кирилл уже понемногу мог говорить, но ему еще трудно было улыбаться. Он так долго молчал и ему так хотелось выговориться, что слова лились, словно из рога изобилия.
«Он смотрит на меня так, словно только увиделись, — думал Галин, — а я готовлю ему сюрприз».
С лица Кирилла сняли повязки. Он стал видеть. Галин очень обрадовался этому. Больше всего он боялся за его глаза. Зрение Кириллу спасли амальгамированные очки, которые дала ему Тона утром в тот злополучный день. Если бы не это, сидел бы перед ними теперь слепой.
— Я разговаривал с начальством по телефону, — сказал Галин, — ты награжден туристической путевкой в Италию. Как только поправишься, сразу оформляй документы.
Кирилл повернул к нему покрытое пятнами лицо, но ничего не ответил.
В это время открылась дверь, в палату вошел человек в серых шароварах старинного крестьянского покроя и в антерии[7].
— Добрый вам день, — приветствовал он всех.
— Да ты не с Северного ли полюса явился, дружище? Тут настоящий экватор, а ты вырядился в шерстяное одеяние! — ответил на приветствие сапожник.
Чтобы не вызывать сомнений у клиентов в искусстве своих рук, портной носил одежду собственного пошива.
— Тепло или холодно, я всегда так хожу. По пути сюда остановили какие-то шарлатаны, крутили-вертели меня, щелкали фотоаппаратами.
Галин уже знал, как старый портной встретил сообщение о взрыве и его последствиях, — он вышел из своей мастерской и начал рвать в клочья свою одежду. Прибежала Дана и увела его. Она подумала, что ее свекор сошел с ума, так как, кроме слов «Сгорел, сношенька, сгорел!», он ничего не смог сказать.
Отец Кирилла, увидев сына, сдержал рыдания, но на глаза накатились слезы.
— У тебя есть дети? — спросил он Галина.
Этого вопроса Галин боялся, но ждал его, знал, что когда-то бросят ему этот вопрос в лицо и он будет обязан на него отвечать.
— Был у нас мальчик, — ответил Галин, нажав на выключатель вентилятора. — Потеряли мы его, когда ему было восемь лет.
Кирилл повернулся к Галину с улыбкой, словно извиняясь за бесцеремонность отца, и сказал:
— Татко играет в сельском ансамбле, они ездят
- Ходатель - Александр Туркин - Русская классическая проза
- Душа болит - Александр Туркин - Русская классическая проза
- Ибрагим - Александр Туркин - Русская классическая проза
- Университеты Анатолия Марченко - Анатолий Марченко - Русская классическая проза
- Темные алтари - Димитр Гулев - Русская классическая проза
- Галопом по Европам - Валентина Панкратова - Путешествия и география / Русская классическая проза / Современные любовные романы
- Топот медный - Анатолий Краснов-Левитин - Русская классическая проза
- Луч во тьме - София Черняк - О войне
- Катерину пропили - Павел Заякин-Уральский - Русская классическая проза
- Трясина - Павел Заякин-Уральский - Русская классическая проза