Московская живодерня (сборник) - Всеволод Георгиев

Лето следующего, восемьдесят первого, года выдалось жарким. Спать в нагретой за день комнате было невозможно. Приходилось заворачиваться в мокрую простыню, только так удавалось уснуть. Через пару-тройку часов простыня высыхала, и надо было идти в ванную, чтобы снова намочить простыню тепловатой водой. Облегчение наступало с рассветом, когда в раскрытые настежь окна вливалась утренняя свежесть вместе с шумом первого трамвая, который взбирался на горку по Яузскому бульвару.

И здесь отец сумел найти выгоду из потери гаража: в самые жаркие ночи он с матерью Нади шел спать в машину. На улице в ночные часы наступала какая-никакая прохлада, и при опущенных стеклах в салоне устанавливалась вполне приемлемая температура. Да и за машину было как-то спокойнее.

В это лето, дышащее жарой и видимым благополучием, случилось то, что круто изменило Надину жизнь. Почему в те дни она находилась в городе, а не на отдыхе, Надя не помнила.

Однажды вечером Герман пришел с работы измученным, но в хорошем настроении. Он достал из дипломата бутылку водки и торжественно поставил ее на стол соседей. Оказалось, его наградили, и он потребовал, чтобы все разделили с ним радостное событие. И для Нади он принес пепси-колу. Уговаривать соседей, разумеется, не пришлось. Отец и мать придерживались универсального принципа: «Наливай!» Тем более что «Посольская» заслуживала особого уважения, такую водку простому люду купить было негде.

Сообразили нехитрую закуску. Выпили по первой, закусили. Хорошо! Потом Герман ушел к себе, сославшись на усталость. Оно и верно: вид у него был неблестящий, кожа побледнела, глаза ввалились, даже руки дрожали. За ним вышла Виктория. Надя, понятное дело, тоже за столом рассиживаться не любила. Отец с матерью остались культурно отдыхать вдвоем, жалуясь на жару, но продолжая исправно чокаться за здоровье Германа. Потом Виктория предложила им освежиться двумя бутылками пива «Рижское» прямо из холодильника. Куда уж лучше!

В холодильнике Герман всегда держал кусок льда. Виктория отколола несколько кусочков и поместила в лед ополовиненную бутылку водки.

Когда отец с матерью вернулись в свою комнату, Надя уже видела пятый сон. Они что-то обсуждали, собираясь спать на улице. Надя проснулась, вышла за ними в коридор и попросила взять ее с собой. Все стали шепотом препираться. По-видимому, шепот был довольно громким, потому что в коридор вышел Герман в тренировочном костюме и спросил, в чем дело. Надя боялась оставаться одна, а родители ее брать не хотели. Герман в два счета разрешил их спор, пообещав рассказать Наде хорошую сказку и посидеть с ней, пока она не уснет. На том и порешили. Появилась Виктория, удивленно посмотрела на Германа, но ничего не сказала. Она покивала головой, закрыла за отцом и матерью входную дверь. Без очков Виктория казалась беззащитной и даже робкой. Надя улеглась, Герман сел рядом и стал рассказывать сказку про ежика в тумане. На середине сказки Надя уснула.

Герман подождал. Девочка ровно дышала во сне. Он встал. Она не проснулась. Тогда он вышел. Виктория ждала его. Она надела очки и снова выглядела как строгая учительница.

– Зачем ты настоял, чтобы Надя осталась? – спросила она. – Не лучше ли было оставить все как есть?

– Я что, монстр какой? Фашист? Да и ты не строй из себя леди Макбет Мценского уезда. А потом, ты хоть что-нибудь соображаешь? Она ведь пойдет спать на заднее сиденье. Ферштейн? Покалечится, и все! Ну и зачем тебе калека? Ну ты, мать, даешь! Совсем не думаешь. Не делай ничего сверх необходимого, и доживешь до глубокой старости. Принцип такой есть. Слыхала?

– Извини, ты прав, – Виктория сняла очки. – Я не подумала. Все это так страшно. Стресс. Ты понимаешь?

– Не время сейчас. Не до рассуждений. Все! Отсчет пошел! Сиди и жди, от тебя больше ничего не зависит.

Герман надел широкий темный плащ и надвинул на глаза широкополую шляпу. Сразу стало жарко. Обливаясь потом, он достал из холодильника заготовленный кусок льда. В лед зачем-то были вморожены мелкие камешки.

На улице стояла ночь, хоть глаз коли. Темно и пусто. Ни освещенного окна, ни фонаря, лишь вдали, внизу, виднелись тусклые огни на реке. Герман приблизился к машине. Родители Нади спали. Из окон машины несло таким винным духом, что лучше и не подходить. Герман вынул из пакета кусок льда и установил его под переднее колесо. Затем он через окно нащупал ручку коробки передач и столкнул ее с первой скорости в нейтральное положение. Ручной тормоз был отпущен. Автомобиль чуть вздрогнул. Лед под колесом затрещал, но выдержал. Герман еще раз осмотрел колесо и, сделав круг, вернулся в дом.

Виктория ждала его и сразу открыла дверь. Он проскользнул в квартиру, сбросил верхнюю одежду ей на руки и вернулся в комнату Нади. Надя спала, разбросавшись на постели. Герман сел и стал ждать.

Время тащилось нога за ногу и не думало ускоряться. Герману очень хотелось дать ему пинка под зад. Сердце бухало в груди, и он боялся, что оно разбудит спящую девочку. Но… все проходит.

С улицы издалека донесся страшный удар и скрежет. Одно мгновение, и снова тишина. Надя вздрогнула и проснулась.

– Спи, спи, – сказал Герман.

– Это что? Салют? – спросила она.

– Сваи, наверное, забивают. Спи.

– Сваи? А вы расскажете еще про ежика?

– И про ежика, и про рыжика, и про то, как дяденька Егор появился из-за гор.

– Про ежика, который заблудился.

– Заблудился, заплутал, замутил, замаскировался в тумане. Ну, слушай!

Герман не успел закончить сказку, как Надя опять спала.

Чуть свет всех разбудила милиция. Надины родители разбились насмерть. Машина набрала скорость на спуске и врезалась в бетонное ограждение. Врач, почуяв запах, сразу констатировал смерть и вынес решение, что иначе и быть не могло. Несчастный случай. Даже лужа на горке, где стоял автомобиль, успела высохнуть.

«Ингосстрах» не хотел выплачивать страховку, но Герман сумел надавить где надо, и Надя ее все-таки получила. Стоит ли говорить, что Герману и Виктории удалось удочерить сироту и они вдруг стали героями в то меркантильное и лицемерное время. Правда, кое-кто, поджимая губы, замечал, что попутно к ним перешла вся немаленькая квартира, но это были никем не уважаемые злопыхатели с мелкобуржуазными предрассудками и отсталыми взглядами.

Для Нади началась новая жизнь. Не сказать, чтобы она была жутко расстроена: в ее однообразное существование со скучными школьными буднями вдруг ворвалась трагически-романтическая волна. Волна подняла ее над окружающими, и Надя почувствовала себя человеком, заслуживающим внимания, отмеченным печатью изысканной горести, в общем, в чем-то «пикантным». Пока она не понимала значения этого слова, но догадывалась о его интригующей сути.

* * *

– Ну вот! Примерно так все и было, – прокомментировал я первую часть ее биографии. – По крайней мере, если бы я теоретически разрабатывал операцию такого рода, я планировал бы ее именно так.

Она смотрела на меня, ловя каждое слово.

Мы ехали в спальном вагоне поезда, идущего строго на восток. Она собиралась сойти в Арзамасе, а я должен был ехать дальше. Так за беседой мы коротали ночь. Незнакомец и незнакомка. Она была уверена, что мы никогда больше не встретимся, поэтому и доверила мне свою биографию. Ее звали Надеждой, Надей. Я, годящийся ей в отцы, слушал в некотором смятении чувств, ошеломленный необычностью ее рассказа, стараясь, однако, сохранять внешнюю рассудительность. Судя по всему, она по иронии судьбы принадлежала к типу экстравертов, ей так хотелось высказать кому-нибудь свою беду, но беда была такова, что поведать о ней не было никакой возможности. Разве что случайному человеку, который выслушает и исчезнет из твоей жизни навсегда.

Исповедь давалась трудно, но держать много лет эти вещи в себе было еще трудней. То, что я услышал дальше, обрушилось на меня неожиданно и безжалостно.

Ко времени нашей встречи Надя по годам уже вошла в период зрелости, даже, пожалуй, перевалила через него. Это был август женщины с еще жаркими, но уже короткими деньками и предчувствием скорой осени. Русоволосая, рослая женщина. Таким место на экране, такие бывают женами генералов. Посмотрев на таких женщин, вспоминаешь, что кони все скачут и скачут, а избы горят и горят.

Но… бледное лицо, глаза ушли глубоко внутрь, руки потеряли приятную пухлость. Ни маникюра, ни макияжа. С левой стороны не хватает глазного зуба. Впрочем, она не смеялась. Улыбалась, не разжимая губ, а то принималась хлюпать носом, на глазах появлялись слезы. Тогда она доставала платок и аккуратно вытирала лицо.

Моя версия событий ее заинтересовала, и она увидела, наверное, во мне внимательного и серьезного собеседника, точнее, слушателя, в котором она так давно нуждалась. Поэтому мне выпал случай дослушать все до конца. Конечно, лучше бы на моем месте оказалась какая-нибудь пожилая дама, умудренная жизнью. Однако идеальных положений не бывает. Недочеты можно найти в любых сочетаниях субъектов и объектов. Жди их, идеалов! Как же!