Московская живодерня (сборник) - Всеволод Георгиев

Второй раз трудно было, но справилась. Германец тот, эсэсовец, дал ей пистолет. Она стреляла с закрытыми глазами, кажется, попала, но он потом продублировал, однако не рассердился, фыркнул только. Хоть и немчура, а башка на месте: понимает, что она тоже человек. А человеку все сразу не дается.

Статная, как Брунгильда, она понравилась немцам. Стала палачом. И пошло, и поехало. Платили за это хорошо. Одежда и вещички казненных, если хороши были, ей переходили. Сам оберштурмфюрер СС вальтер подарил. Теперь у нее и комната своя образовалась. Все местные выказывали уважение, побаивались вернее. Ну, так что ж? Русский человек если хоть капельки страха не имеет, то и не уважает.

Списки вела немецкая комендатура. Женщины, подростки, не только мужчины. Сколько их было, она не считала, расписывалась не глядя.

Яма. Всех выстраивают. Она видит только спины. Стоят, ждут, покрываясь холодным потом. Большинство мужчин и мальчишек умирали с честью. Никому из них не хотелось позориться перед бабой. Последнее лицо, которое они видели перед смертью, было ее – женское лицо.

Поглаживает пулемет. 600 выстрелов в минуту. Так много и не нужно. Но и экономить не экономила. Бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу! Все! Она встает, шагает к яме, достает вальтер. Тому, кто шевелится, выстрел в голову. Теперь дело за похоронной командой.

Как-то в тюрьму попало несколько красноармейцев. Их никто расстреливать не собирался, их этапировали в Винницкий концентрационный лагерь. Один привлек внимание, Мельник Олег. Чем привлек? Во-первых, тоже из Москвы, а она считала себя москвичкой, хотя выросла за заставами в подмосковном Кусково. Еще? Еще улыбка хорошая. Не злая. Немного смущенная. Такая была у одного мальчика из ее класса. Сто лет назад. В другой жизни.

* * *

В тюрьму Олег Мельник угодил по-дурацки. Нет, красноармейцем он был настоящим, и даже в плен попал, еще летом, в начале войны. Попал в знаменитую Уманскую яму, концлагерь на Украине. Но бежал. Немцы такого количества пленных тогда не ожидали. Окружали сотни тысяч солдат. Не то что кормить-поить, но и сторожить сил не хватало.

Вернулся в строй, влип в Вяземский котел. Оказался в немецком тылу, переоделся, махнул на войну рукой, устроился в селе учителем алгебры и геометрии, благо сохранил при себе справку, что окончил два курса Московского университета.

В 41-м из-за этой справки райвоенкомат приписал его к артиллерии. А он хотел в кавалерию. Но артиллерия – та же кавалерия, только сзади пушка тащится. Кони в орудийной запряжке крепкие, широкотелые. В конце весны от них кожа на ляжках у Олега стала гладкой и упругой, как у женщины, все волосы с внутренней стороны бедра вытерлись о седло. Он хотел сдать на значок «Ворошиловский всадник», но не успел. В плену волосы снова начали отрастать, как у какого-нибудь пехотинца.

Зрение со школы было так себе, а после всех приключений вообще испортилось. Какой из него теперь воин? Аусвайс у него был настоящий, как в справке написано, на имя Мельника Олега Игоревича. Немцы то оставляли их село, то опять занимали, наконец, обосновались и власть назначили. А он ходил в школу-семилетку в Локтево учить детей решать уравнения и вписывать прямоугольный треугольник в окружность.

К концу зимы с запросом из школы он отправился к бургомистру за дровами. Учителю полагался свой кубометр дров.

– Э, нет! – сказал бургомистр. – У тебя в запросе что написано? Мельник Олег Игорьевич. Так? Так. А в твоем удостоверении что написано? Олег Игоревич. Видишь? Без мягкого знака. Неувязочка! Ты не Игорьевич, а Игоревич. Понял? И дров тебе, стало быть, не положено. Вот придет Игорьевич, ему дам. А ты – не он!

Что тут возразишь? Логично. Поморгал наш математик глазами, да и пошел в школу новую заявку оформлять. Но это не беда. Беда позже пришла. Местное гестапо разбирало захваченные у Красной армии архивы и натолкнулось на документы нашего героя. Выписали бумагу на арест. Сам бургомистр привел оберштурмфюрера СС и двух полицейских-украинцев из батальона шуцманшафтен на квартиру учителя. Оберштурмфюрер в дело не вмешивался, смотрел по сторонам, будто его ничто не касается. Бургомистр бумагу учителю под нос сунул: давай, собирайся. Олег посмотрел в бумагу, прищурился и присвистнул. Там отчество написано: Игорьевич.

– Здрассьте пожалуйста! – говорит. – Не к тому пришел, дядя. Я – Игоревич, видишь?

Бургомистр побагровел, а шуцманы выругались и винтовки с плеч поснимали. Немец даже от настенных фотографий оторвался, обвел всех глазами. Лицо его не украшал, но и не портил дуэльный шрам, полученный в университете.

– Что такое? – спрашивает по-русски. – Почему шум?

Бургомистр сдержался, пояснил немцу, в чем повестка дня. У немца глаза повеселели. Смотрит он внимательно то на Олега, то на бургомистра. Видно, и до него дошел тогда анекдот с дровами. «Кви про кво», что означает на латыни «одно вместо другого».

Полицаи присмирели. Во дает германец! И то! Порядок превыше всего!

Отряхнул немец фуражку, нацепил ее на голову и приказал бургомистру и шуцманам бисовым выкатываться из избы. «Дура лекс сэд лекс» – закон суров, но это закон. А также «литтера скрипта манет» – что написано пером, не вырубишь топором.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Пер. С. Липкина.