Московская живодерня (сборник) - Всеволод Георгиев

Через тридцать лет, в девяностых, оно стало тихо вымирать, видимо, с добавлением новых компонентов смесь превратилась в вещество, несовместимое с жизнью.

Мой собеседник тихо копался, убирая в рюкзак остатки ужина и что-то бормоча себе под нос. Тогда он казался мне почти старым, хотя только вступил в пору, когда дни коротки, как выстрел из автомата. Его уже давно нет на свете.

Я прислушался. Бормотание походило на считалочку: семь волков идут смело, впереди их идет волк осьмой, шерсти белой, а таинственный ход заключает девятый…

Наконец он улегся на сено и сразу уснул. Я последовал его примеру. Потом, я помню, проснулся: во сне мне показалось, что я оступился и чуть не упал. Щеки у меня были мокрые. Я вытер их ладонью и повернулся на бок. Поворачиваясь, я приоткрыл глаза. На горизонте появилась розовая полоса. Ночь прошла. Уже вставало солнце.

КАК ВСЕ ЭТО БЫЛО

Недаром за час до рассвета,Всходя на кривой эшафот,Кудрявая девочка этаСказала, что Сталин придет!

Д. Кедрин

В субботу, когда она пришла из школы, ее ждала новость. К ним в квартиру собирались въезжать новые соседи.

Старые, старые не только по названию, но и по возрасту, уехали на лето в деревню, да так и не вернулись, умерли с перерывом в две недели. Их и похоронили там же, на деревенском кладбище. Комната долго пустовала. Теперь в ней должны были поселиться тоже муж и жена, но более молодые. Оба бывшие комсомольские, а к настоящему времени партийные работники. Оба с периферии, достигшие в карьерном росте приглашения в столицу.

Москва готовилась принимать Олимпийские игры. Она хорошела, росла, заполняла пространство, которому посчастливилось попасть внутрь кольцевой автомобильной дороги. Раньше здесь было поле, деревня или просто пустырь, а теперь – жилые кварталы.

Новоселы с сумками и портфелями толпились на автобусных остановках, переговаривались, знакомились, посматривали на часы, боясь опоздать на работу. На востоке алело небо, оно отражалось в бесчисленных чистых окнах, делая хмурое утро нового дня более светлым и обнадеживающим.

Автобус двигался, разбрызгивая глинистые лужи, и счастливцы из новых квартир, прыгая по доскам и брошенным в лужи кирпичам, спешили втиснуться в его чрево, чтобы, хотя бы и стоя на одной ноге, доехать до станции метро. За стеклами тянулись бесконечные заборы, стройки, склады, затем появлялись улицы и скверы, легковые машины и троллейбусы, высохшие тротуары, а по тротуарам нормальным шагом шли люди. Наконец, автобус достигал далекой цели, облегченно вздыхал и высыпал из себя невероятное количество пассажиров, будто уткнувшийся в берег средних размеров десантный корабль.

Однако квартира, с которой начат рассказ, находилась практически в центре Москвы, и до метро от нее было десять минут пешком. Она состояла из трех комнат, две из них, смежные, занимала наша героиня, которую звали Надей, с родителями, а еще одна комната, большая, пустовала и готовилась принять новых жильцов.

Надю разбирало любопытство, она попыталась расспросить мать о будущих соседях, но та была не в духе и отправила ее в магазин. Когда девочка вернулась, вся семья оказалась в сборе: отец пришел из гаража. Он уже успел выпить и принес с собой четвертинку водки. Сели за поздний обед. Стояли сумерки, в комнате зажгли электричество. Свет от ламп, смешавшись со светом из окон, казался утомленным и тусклым, а может, он в самом деле устал проникать сквозь давно немытые плафоны люстры.

Отец, в приподнятом настроении, шутил и рассказывал анекдоты, которые Надя не понимала. Он дал дочери понюхать рюмку с водкой, и ее передернуло от запаха. Она сморщилась и затрясла головой. Он рассмеялся, опрокинул рюмку в рот, с закрытым ртом посмотрел на дочь, округлил глаза, будто от ужаса, прополоскал рот, проглотил и, задержав дыхание, выдохнул.

Мать тоже повеселела и смеялась дурацким, как она говорила, анекдотам. Некоторые она называла пикантными, но для Нади это слово было неизвестно.

Вечером Надя никак не могла уснуть и жалела, что у въезжающей пары нет детей. Родители перешептывались за стенкой, мать иногда фыркала, потом у них стала скрипеть кровать в сопровождении какого-то странного звука. Надя прислушалась, мелькнула мысль пойти посмотреть. Мысль как пришла, так и ушла. Надя отвлеклась и уснула.

Соседи въехали через неделю. Это были люди немногим старше ее родителей, высокие, стройные и хорошо одетые. «Хорошо» тогда означало, что на них не было ничего отечественного. На нем – замшевая куртка и джинсы, на ней – джинсы и водолазка. Новая мебель тоже, судя по всему, относилась к уважаемому импорту.

Соседи покопались у себя в комнате, а к концу дня устроили на кухне импровизированное новоселье, в котором приняли участие всего пять человек: они сами, Надины родители и Надя, конечно. Для соседей переезд с места на место, очевидно, не представлял значительного события. Возможно, они рассматривали это место как временное пристанище. Но жизненный сценарий выписывает такие повороты, до которых не додуматься самым искушенным предсказателям. Народная же мудрость, которая успела оформиться за годы советской власти, гласит: нет ничего более постоянного, чем временное.

Через несколько дней Наде удалось побывать в комнате у соседей. У них было очень красиво, как-то чище и светлее, чем в комнатах Нади. Зато книг было меньше, главным образом новые собрания сочинений, да еще книги, изданные по спискам за сданную макулатуру, все явно не читанные. Заметим, что Надя гордилась своей семейной библиотекой. Отец и мать любили книги и успели до рождения дочери, до общего фальшивого книголюбия походить по букинистическим магазинам и заполнить книжные шкафы очень неплохими вещами. Но с той поры много воды утекло: Надя родилась, страна вступила в эпоху застоя, все заразились вирусом приобретательства. Мать еще сопротивлялась, сдавала макулатуру, чтобы покупать дефицитные книги, но и книги стали всего лишь показателем достатка. Отец сразу же перестал сопротивляться и часы проводил за ремонтом старенького «москвича», впрочем, это был только повод пообщаться в гаражном кооперативе с такими же неприкаянными автолюбителями, фанатами отечественной автомобильной и ликеро-водочной продукции. Об иномарках в те времена никто и не мечтал.

Наде мнилось, что жизнь соседей лучше, веселее, опрятнее, еда вкуснее, одежда и обувь чище, а сами они добрее и современнее. И имена у соседей были яркие, если не сказать романтичные, Герман и Виктория. Благодаря соседям Надя впервые попробовала пепси-колу, посмотрела цветной телевизор, надела модную белую маечку с олимпийским мишкой на груди. А музыка? Какая у них была музыка! Супер! «Все иностранное, – то ли с восхищением, то ли с осуждением говорила мать, – имена и те иностранные!» – «Какая, на хрен, разница!» – возражал ей отец, глядя озлобленными глазками на остывшие магазинные котлеты, покрытые тусклым темно-бурым слоем сухарей. Он с ненавистью давил их вилкой и, развивая мысль, прибавлял: «Рулить должны иноземцы, чужой народ – он что скотина, его жалеть не надо».

Надя чувствовала скрытое соперничество, которое имелось между их семьями. Это было соперничество между основой общества и его элитой, оно не признавалось обеими сторонами, но оно было. Отец ворчал, что цель нашей партии – благо людей, и мы знаем, кто они, а соседка не раз замечала, что разбираться в полупроводниках – это полдела, а вот ты попробуй стать настоящим проводником, проводником ленинских идей, вот это – дело!

Летом Надю отправили в пионерский лагерь, и она застала всего несколько дней московской Олимпиады. Но это были замечательные дни. В Москву на время перестали пускать приезжих, и в городе стало просторно, чисто, немноголюдно. Мало машин, не заполнены тротуары, нет обычных очередей в магазинах. Улетел в московское небо на своих воздушных шариках олимпийский мишка, праздник кончился, и все вернулось: полные вагоны метро, полные магазины, полные кинотеатры, полные вокзалы, полные авоськи и полные тетки.

Олимпиада была праздником, но все же лягнула Надино семейство. В пылу строительства олимпийских объектов семейство потеряло гараж. Теперь отец оставлял машину прямо на улице. Но русский человек умеет себя утешать, иначе он был бы самым несчастным человеком в мире: отец приспособился ставить машину на спуске их Николоворобинского переулка, а это позволяло заводить ее в любом случае, даже когда сел аккумулятор, даже в сильный мороз, стоило только снять ногу с тормоза и включить высшую передачу.

Лето следующего, восемьдесят первого, года выдалось жарким. Спать в нагретой за день комнате было невозможно. Приходилось заворачиваться в мокрую простыню, только так удавалось уснуть. Через пару-тройку часов простыня высыхала, и надо было идти в ванную, чтобы снова намочить простыню тепловатой водой. Облегчение наступало с рассветом, когда в раскрытые настежь окна вливалась утренняя свежесть вместе с шумом первого трамвая, который взбирался на горку по Яузскому бульвару.