Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков - Александр Иванович Яковлев

церкви, которые из народа вышли и от него не отделяются ни в житейском быту, ни в добродетелях, ни в самых недостатках, с народом и стоят и падают» (123, с. 399–400).

Было бы неверно объяснять кризисные явления в духовной жизни русского народа в начале XX века исключительно политикой обер-прокура-туры и лично Победоносцева. В силу поворотной петровской реформы 1721 года возможности Церкви по саморазвитию и по влиянию на общественное развитие страны оказались стесненными. Во второй половине XIX века вследствие ускоренного социально-экономического роста это привело к неравномерному развитию в российском обществе сфер жизни экономической и социальной по сравнению с идеологической и духовной. Застой в общественности жизни России был вызван столько же стеснениями власти, сколько и действиями ее противников. В. В. Розанов писал в 1910 году: «Напор революции есть напор дикости и самой грубой, азиатской элементарности, а не напор духа и высоты. Революция не была другом философии – этого никогда не надо забывать. Она всегда шла враждебно поэзии – это тоже факт. Весь застой России объясняется также из революции: не Магницкий, не Рунич, не Аракчеев, не Толстой или Победоносцев – но Чернышевский и Писарев были гасителями духа в России, гасителями просвещения в ней». Суждение парадоксального русского мыслителя заслуживает внимания: «Университеты теснились революциею; все репрессии студентов и стеснение лекций – шло от нее же» (141, с. 328).

Однако в начале XX века Победоносцев отходит от жесткого ультраконсерватизма. 8 октября 1901 года его посетила группа литераторов (Д. С. Мережковский, Д. В. Философов, В. В. Розанов и другие) с просьбой о дозволении проводить в здании Императорского Географического общества Религиознофилософские собрания с участием представителей интеллигенции и священнослужителей Русской Церкви. Обер-прокурор поколебался и разрешил «полуофициально» (было запрещено посещать заседания не членам Собраний, но – туда принимали всех желающих). Победоносцев сказал влиятельному товарищу министра внутренних дел В. К. Плеве, что он «ручается». И в течение двух лет проходили в Петербурге небывалые по открытости и свободе слова собрания – без всякого устава, без формального разрешения, без всякой формы, без обязательного в те годы присутствия полицейского. То был «поистине религиозный митинг», констатировал В. В. Розанов, заключая: «Необыкновенное его разрешение совершенно свидетельствует о прекрасной, доверчивой душе Победоносцева…» (140, с. 497). Когда же в газетах возникла шумная полемика по поводу деятельности РФ С, дошедшая до императора Николая II и вызвавшая его недовольство, в апреле 1903 года Собрания были закрыты.

Отрицательное отношение Константина Петровича к предлагавшимся церковным реформам было вызвано не столько содержательной стороной планов, сколько методами, которыми действовали реформаторы, а также радикальным характером намечаемых преобразований. Генерал А. А. Киреев записал в дневник 24 марта 1905 года, в самом начале первой русской революции: «Что за странное дело! Восстановление Патриарха. Инициатива церковной реформы принадлежит г-ну Витте!! Не верящему ни в Бога, ни в черта! Очевидно, это новая и нахально-умная ступенька плута Витте заручиться протекцией Синода (!) при будущей борьбе за «скипетр и корону» или, по крайней мере, за президентское кресло. Удивительный союз Антоний [Вадковский, митрополит Санкт-Петербургский] – Витте. Видел Победоносцева. Несмотря на слабость (Победоносцев очень болен), он яростно восстает на осуществление проекта Антония-Витте. Должно, однако, сознаться, что аргументация его слаба, ибо, несомненно, положение нашей Церкви неправильно, неканонично! Несомненно, что мир держит ее в тисках. Насколько дело это подстроено со стороны Антония? Не выяснено пока… Но Победоносцев успел предупредить Царя, и Царь остановил дела церковной реформы» (72, с. 43).

Исходя из своих представлений и убеждений, Константин Петрович возражал против кардинальных перемен в церковной жизни, справедливо опасаясь потрясения основ Церкви в обуянной революционной бурей России. Правда, он не успел перейти от «охранительного бездействия» к «охранительному действию». В канун первой русской революции, 25 декабря 1904 года он писал С. Ю. Витте: «Я вижу, что обезумевшая толпа несет меня с собой в бездну, которую я вижу перед собой, и спасения нет» (цит. по: 125, с. 325). Как бы то ни было, проблемы, накопившиеся в Русской Церкви за время его управления, начали открыто обсуждать после 1905 года, после его ухода с поста обер-прокурора, а приступил к их решению Поместный Собор в 1917–1918 годах.

3

Победоносцев как царедворец привлекает едва ли не самое большое внимание в глазах общества в силу особой занимательности этой темы. В то же время, несмотря на его очевидную и беспрецедентно длительную близость к трону, эта сторона его деятельности оказалась не самой значительной, а лично для него и не самой важной. Современники и потомки ставили ему в вину интриганство, властолюбие, славолюбие, коварство – но ведь это все субъективные оценки.

Так, генеральша А. В. Богданович 2 апреля 1881 года записала в дневник: «Кто-то будет главным советчиком молодого царя? Не дай Бог, чтобы остался один Победоносцев. Он вреден и России, и царю, у него мелкая душа, он завистливый, в нем течет поповская кровь, кроме того, он сильно боязлив, везде старается действовать позади, чтобы в случае неудачи он не был бы виноват» (24, с. 66). Как ощутима в этой записи завистливость ущемленного честолюбия к «выскочке-поповичу».

Граф С.Д. Шереметев считал, что Победоносцев 70-х годов и 80-х годов – «не совсем одно и то же…»: в 70-е годы «он не стоял так одиноко», а позднее превратился в ловкого сановника, «удивительно умевшего пользоваться своим положением» и крайне ревнивого к самостоятельности архиереев, которых он старался не подпускать к царю (205, с. 430, 431, 541). Однако известно, например, принципиальное отношение Константина Петровича к влиятельному князю В.П. Мещерскому, которого он перестал принимать по этическим причинам.

Среди его друзей – люди русской правды, по выражению А. П. Дмитриева; это не петербуржцы, а москвичи – И. С. Аксаков, его жена и дочь поэта Ф. И. Тютчева А. Ф. Аксакова, Н. П. Гиляров-Платонов. Победоносцев открыто называл людей, близких ему по духу. Так, в некрологе графу А. П. Толстому он говорит: «Церковь была для него живым телом, к коему сам он принадлежал заодно со всеми сынами Церкви и без связи с коим он вообразить не мог себя, – а не политическим учреждением, которым может орудовать мирская власть». В некрологе Ф. И. Тютчеву, в то время воспринимавшемуся большей частью русского общества лишь как дипломатический чиновник, Победоносцев писал, что тот был для русского общества «одним из сильных, движущих и одушевляющих элементов» (136, с. 141). В марте 1876 года Константин Петрович писал Гилярову о горькой потере, «от которой я не могу еще оправиться» – смерти Ю. Ф. Самарина: «Грустно становится оставаться, когда таких людей уже нет. Особливо когда живешь, как