Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков - Александр Иванович Яковлев

теперь, в среде мирмидонов, больно очень чувствовать утрату большого человека!» (136, с. 181). Словцо «мирмидоны» (в переводе с греческого «ничтожные, но надменные люди, с претензиями») не требовало перевода для адресата. Именно так – терзаемым мелкими муравьиными укусами – ощущал себя в невской столице Победоносцев.

В 1861 году Константин Петрович был приглашен в царскую семью в качестве преподавателя наследника престола и с этого времени стал на десятилетия членом крайне узкого круга людей, реально близких к трону. Воспитатель двух царей – Александра III и Николая II, он видел себя не царедворцем, а наставником, связующим царей с народом. Со второй половины 1860-х годов он стал вхож в кружки императрицы Марии Александровны и великой княгини Елены Павловны, дружен с фрейлинами императрицы – сестрами Анной и Екатериной Тютчевыми, баронессой Э. Ф. Радей. Он стал завсегдатаем салона графини А. Д. Блудовой, входил в состав основанного ею Кирилло-Мефодиевского братства. Деятельный А. Н. Муравьев познакомился с Константином Петровичем, был им очарован и с жаром стал утверждать, что это – будущий обер-прокурор Синода (125, с. 76–77).

В любом замкнутом мирке, каким являлся царский двор, имеется своя система норм и правил действия, не принимая которую оказываешься просто за его пределами. Победоносцев, видимо, не без внутренних колебаний вступил в этот специфический мирок, но и, естественно, подвергся его соблазнам и искушениям. Он должен был действовать по законам этого мирка либо оставить его, подобно святому Иоанну Дамаскину. Константин Петрович избрал первое. И как не понять его, внука провинциального священника, без каких бы то ни было связей, путем личных способностей и достоинств достигшего положения первого сановника, его называли даже «вице-императором», «тайным правителем России» (Ю. В. Готье) – у кого тут не закружится голова? Честолюбие было ему присуще.

Например, в мае 1873 года Победоносцев с женою сопровождали малолетних детей цесаревича – великих князей Николая и Георгия Александровичей в плавании на яхте «Штандарт» к берегам Великобритании (136, с. 140). Велик был его авторитет в глазах цесаревны Марии Федоровны, ставшей в 1881 году императрицей.

Вопрос в другом: ради чего существовал и действовал Победоносцев в качестве царедворца? Никто, даже его ненавистник А. В. Амфитеатров, не решился поставить ему в вину корыстолюбие, самый распространенный порок наших российских верхов. Пребывание вблизи трона реально помогало Константину Петровичу в его деятельности в сферах государственной и церковной и только потому имело для него значение.

Победоносцев, конечно же, не был ни льстецом, ни бездумным монархистом. Он искренне любил безвременно скончавшегося цесаревича Николая Александровича и его брата Александра, ставшего наследником престола, но не любил и презирал их отца, Александра II, «за государственную дряблость, за ненациональную политику, за недостаток благочестия и за семейную безнравственность» (121, с. 465), а его царствование, несмотря на свое личное участие в Великих реформах, считал «роковым» для России.

1 марта 1881 года, после получения известия об убийстве Александра II, Константин Петрович посылает своему бывшему ученику, ставшему самодержцем всероссийским, письмо, на которое тут же следует ответ: «От всей души благодарю Вас за

Ваше задушевное письмо. Молюсь и на одного Бога надеюсь. Он не оставит нас и нашу дорогую Россию. А.». А чуть позднее, 20 марта, Александр III проявляет к Победоносцеву уже не только чувства, но и деловые намерения: «Пожалуйста, любезный Константин Петрович, исполните мою просьбу и облегчите мне мои первые шаги…» – что фактически означало признание Победоносцева ближайшим советником царя (124, т. 1, с. 34, 35).

Из опубликованной переписки очевидно, что Победоносцев сразу поставил себя в положение не только советника государя, но и его духовного наставника (конечно, не духовника). Редкая духовная близость Александра III и Победоносцева объясняется не только давностью их знакомства, но и сходством мировоззрения, в основе которого у обоих находились традиционные ценности: вера в Бога, любовь к Родине, стремление послужить России. «Бог велел нам пережить нынешний страшный день, – написал Константин Петрович 1 марта 1881 года. – Точно кара Божия обрушилась на несчастную Россию. Хотелось бы скрыть лицо свое, уйти под землю, чтобы не видеть, не чувствовать, не испытывать. Боже, помилуй нас. Но для Вас этот день еще страшнее, и, думая о Вас в эти минуты, что кровав порог, через который Богу угодно провести Вас в новую судьбу Вашу, вся душа моя трепещет за Вас страхом неизвестного грядущего по Вас и по России… Любя Вас как человека, хотелось бы, как человека, спасти Вас от тяготы в привольную жизнь; но нет на то силы человеческой, ибо так благоволил Бог… Да благословит Вас Бог. Да ободрит Вас молитва народная, а вера народная да даст Вам силу и разум править крепкою рукою и твердой волей» (124, т. 1, с. 36).

Стоит заметить, что Победоносцев видел свою обязанность и в том, чтобы сообщать государю о событиях и явлениях, могущих пройти мимо внимания Зимнего дворца. Например, в июле 1881 года он передает императору о приезде в Петербург из Томска купца Храпова, привезшего шапочку почитаемого старца (имеется в виду старец Федор Кузьмич, которого молва народная считала императором Александром I, ушедшим в народ) (124, т. 1, с. 59).

Конечно, ему завидовали, вокруг его имени роилась масса слухов и наговоров. Константин Петрович принужден был оправдываться перед близким ему Гиляровым-Платоновым в письме от 14 ноября 1883 года: «Удивляюсь, достопочтеннейший Никита Петрович, какую власть имеет – увы! – над всеми, а не над Вами только – сплетня. Удивляюсь, хотя и не следовало бы, ибо давно уже по ежедневному опыту вижу, что мое имя служит как бы козлом отпущения, на которого сваливается вина многих неприятных для того или другого явлений и событий… Вот Вы на сей раз выставили мне напоказ приписываемое мне изречение. Повторяю: изречений, приписываемых мне сплетнею, – легион; но, кажется, знающие меня люди могли бы разглядеть, что, вероятно, я не менял ни расположения своего духовного, ни своей мысли о делах и учреждениях с тех пор, как Вы знали меня в Москве. Итак, рассудите, есть ли печать моей подлинности в изречении “для России ничего не нужно, кроме канцелярий”. А вот Вы ухватили словцо это и им меня колете. Впрочем, разъяснять все подобные недоразумения не хватит у меня ни сил, ни времени, и за всеми мухами не угоняешься» (136, с. 217–218).

Но к концу XIX века в русском обществе – не в народе – заметно ослабело чувство почитания и уважения к самодержавной власти. Отчасти власть сама давала к тому основания (известны были незаконные увлечения не только покойного императора Александра II, но и его братьев), отчасти это было порождено самим духом коренных перемен