Великая иллюзия - Татьяна Юрьевна Степанова

подушку.

Спустя час Гектор позвонил снова.

Она не ответила ему.

Утром его «Гелендваген» появился на набережной у ее дома в половине десятого. Катя, хотя она давно уже встала и собралась, медлила. Наблюдала из окна – Гектор вышел из машины, глядел на ее окна. Ждал.

Она не знала, что в первый раз он приехал к ее дому в семь утра. Долго сидел в машине, затем решился – вышел и направился в подъезд, однако, уже взявшись за ручку двери, остановился и вернулся в «Гелендваген». Он уехал на Ленинский проспект, забрал обе свои беспроводные камеры, а потом загнал машину в парк, в чащу, вышел, снял пиджак. Смотрел, запрокинув голову, на утреннее солнце, сиявшее среди ветвей и листвы. Пытался представить себе гору Аннапурну. Пики Гималаев, которые созерцал когда-то с крыши тибетского монастыря… Но образ Кати властно заслонял теперь все. Он видел Катю, как ночью в ее постели: ее лицо, ее глаза, ее волосы, разметавшиеся по подушке…

Он достал из армейского баула три листа бумаги, что всегда возил с собой. Сложил вместе, пробил пальцем и зацепил за ветку дерева. Белые бумажные флаги Маг Цзал… Ветер полоскал легкие листы. Он глубоко вздохнул и… удар его кулака был молниеносным, мощным – сила удара порвала свободно висящие листы вертикально пополам. Ветер колыхал полосы бумаги… Самое трудное испытание тибетской воинской ветви – подчинить себе то, что не из камня, не из стали… То, что хрупко на вид и одновременно недоступно обычным приемам… Удар кулака, и полоска бумаги снова порвалась… Удар… Узкие белые ленты, трепещущие на ветру…

Он бы вплел белые ленты в ее густые волосы… украсил бы их цветами… свадебной фатой…

Однако белые ленты имеют разное обличье. Он достал из баула новую пачку бинтов и медицинский пластырь – дома утром был в таком взвинченном состоянии, что даже забыл о перевязке. Сменил пластырь, туго-натуго затянулся эластичными бинтами. Выпил свои таблетки.

Катя с набитым шопером вышла из дома без пяти десять.

– Привет. – Он смотрел на нее, закусив губу.

Она кивнула и села в машину.

– Что-то случилось? – спросил он.

– Нет, поехали, Гек.

Однако он медлил.

– Катя, простите меня.

– В следующий раз, когда снова будете под градусом, пожалуйста, не будите меня среди ночи, Гек.

– Я не пил. Я… сгорал.

Он глядел на нее так, что она – ну ведь дала же себе слово держаться бесстрастно и вида не подавать! – вспыхнула и покраснела как рак.

– Гек!

– Что?

Катя молчала.

– Простите. Забылся. Виноват. Отставить, да?

– Гек, поехали, нас ждут дела.

– Так отставить? Все отставить?

– Нет, не все. – Она гневно повернулась. – Мы вместе расследуем убийство. Если вы, конечно, не отступитесь, не бросите наше общее дело.

– Я привычки не имею отступать. Бросать кого-то. – Он наливался, как ядом, черной мрачной меланхолией. – Это меня можно оттолкнуть… Я с открытой грудью. Любой удар, любую рану наносите – не отклонюсь. И защищаться от вас не буду, Катя.

Ей хотелось крикнуть ему: «Да ты сам все это начал! Это же ты, ты, не я…» Однако она опять промолчала. Когда пошла такая мрачная, чисто мужская бравада, то… Батюшки-светы… Шлемоблещущий Гектор, мужей сокрушитель… Гектор Троянский… а в серых глазах тайные слезы сверкают.

Он еще и обиделся на нее!

Он завел мотор и рванул с места. Час дороги прошел в гробовом молчании. Катя думала про себя – ты пытаешься защитить его от телесной боли, ты готова драться за него, но как быть с его израненной душой, с его травмированной психикой?

«Но того, что было ночью, нельзя поощрять! Я не могу, не должна… Тот подводный камень… та преграда, о которую мы споткнулись, пока еще непреодолима…»

«А ты сама-то хочешь ее преодолеть, эту преграду? – спросил печально внутренний голос. – Решать тебе, он давно все решил…»

«Всему свое время… Он сам заявил – милостыни он не принимает. И жалость ему не нужна. Не этого он добивается и жаждет».

«Пустые отговорки, – заявил внутренний голос. – Тебе бы лучше с самой собой разобраться. А то такая ледышка рассудочная, что аж противно… И здесь все по полочкам раскладываешь. А Гектор… Гек… он в прокрустово ложе чисто женских представлений и объяснений не укладывается. Не тот характер. Не та судьба».

– Гек…

– Что? – Он вел машину на большой скорости.

– А куда мы едем?

– Как и хотели вчера – к родне Гришиной. К Резиновым в Звенигород.

– Блистанов нас там встретит?

– Нет. Я его разбудил в шесть утра, велел сидеть в Полосатове, провести эксгумацию домашних животных и экспертизу, к нему от меня один спец подъедет, химик в помощь его криминалисту. Я его попросил помочь, он мне должен.

«Кто бы сомневался, что сейчас Полосатик-Блистанов здесь тебе совсем не нужен. Третий лишний», – подумала Катя.

Так и добрались до Звенигорода – он, снедаемый черной меланхолией и печалью, она, замученная вконец самоанализом и спором с внутренним голосом, вставшим на сторону «ночного гостя».

А потом перед ними замаячил серый деревенский домишко в частном секторе на окраине, куда из Гатчины перебралась родня Регины Гришиной.

Глава 22. Родня

– Я служила старшим инспектором комендатуры Управления ФСИН, – ответила Вера Алексеевна Резинова на вопрос Кати по поводу ее деятельности до переезда в Звенигород из Гатчины. – А сейчас в частной охранной фирме на пульте сменами. Муж мой пока не работает. Присматривается. А я отпуск отгуливаю.

И Катя сразу поняла, что родня Регины Гришиной – тертые калачи. Когда они с Гектором стучали в калитку ветхого деревянного дома на окраине Звенигорода, она предположила, что Резиновых – по крайней мере главы семейства – может не оказаться на месте, рабочий день в разгаре.

– Пусть только попробует не оказаться. – Гектор втянул воздух сквозь зубы. – В какую бы щель ни забился, шкурник, выдерну, башку отшибу. Эй, вы! Открыть немедленно! Государственные органы!

Катя совсем притихла, она видела: к черной меланхолии в душе ее спутника присоседился воинственный гонор.