Время шинигами - Кайли Ли Бейкер

рассыпающимся на части миром, выжженными лесами и пересохшими руслами рек. Словно где-то одновременно умерла тысяча созданий. Мне хотелось зажать уши и кричать, пока не перестану слышать это признание, эхом отдающееся в моей голове. Из всего, что он когда-либо мне говорил, эти слова были самыми жестокими, потому что они просто не могли быть правдой.

Я вспомнила каждый раз, когда отец отворачивался от меня, оставляя плакать в своей комнате, притворялся, будто у меня нет дня рождения, говорил другим жнецам, что Нивен – его единственный ребенок. Неужели все это было ложью?

Я закрыла глаза, желая, чтобы мои тени утащили меня прямо к центру Земли, где я покроюсь волдырями, сгорю и умру. Столетия я мечтала о том, чтобы Эмброуз сказал мне эти слова. Но он пришел слишком поздно. Он пришел, после того как я стала жестокой, оказалась разбитой, после того как он посеял во мне семена ненависти и дал им расцвести колючими цветами.

Эмброуз не знал, что такое любовь. Для него любовь была оружием, средством освобождения. Как посмел он использовать любовь ради своего спасения, если понятия не имел, какова она на самом деле?! Любовь – это мое желание сжечь весь мир ради улыбки Нивена. Любовь – это моя готовность вырезать свое сердце, чтобы еще хоть раз увидеть Хиро. Мне отрывали конечности, ломали кости и кромсали внутренние органы, но ничто никогда не причиняло мне такой боли, как любовь.

Может быть, Эмброуз понимал любовь так, как ему позволяло его крошечное ледяное сердце. Но как бы сильно он ни любил меня, Анку он боялся сильнее.

– Ты пришел сюда не ради любви, – сказала я наконец. Мне было больно смотреть ему в глаза, но мне не привыкать к боли. – Ты пришел сюда за прощением. Хочешь быть псом Айви и не испытывать из-за этого угрызений совести.

Он покачал головой.

– Рэн, пожалуйста, поверь мне, я бы не…

– Неважно, верю я тебе или нет, – оборвала его я. – Для этого слишком поздно.

Я снова приставила кинжал к его горлу.

– Рэн, я люблю тебя, – повторил он.

Я зажмурилась, потому что слышать эти слова во второй раз оказалось еще больнее.

– Перестань повторять это, ведь ты даже не знаешь, что это значит! – взревела я, и мои тени когтистыми пальцами впились в его скальп и запрокинули голову назад, подставляя горло под мой клинок. Любить кого-то – это отдавать каждую частичку себя ради защиты этого человека. Это то, на что я пошла ради Нивена, и то, на что Нивен пошел ради меня. Но любовь Эмброуза умерла, когда стала для него неудобной.

– Рэн, остановись! – закричал Нивен. Цукуёми удерживал его, но Нивен пихнул его локтем под ребра, изо всех сил пытаясь вырваться, его слезы блестели в идеальном лунном свете. – Он наш отец!

– Он твой отец, – рявкнула я.

– Я не расскажу другим жнецам о твоих планах, – он пытался меня успокоить. – Обещаю.

Самым громким в мире звуком стал стук сердца Эмброуза. Слюна скопилась у меня во рту – рефлекс шинигами, – и внезапно зубы заострились, порезав нижнюю губу. Я вытерла кровь рукой, от которой сейчас остались одни кости. Одобрительный рокот Идзанами прошел сквозь меня, воспламеняя кровь.

– Я знаю, что ты не расскажешь, – сказала она, и ее слова упали на мои губы кипящей медью. – Мертвецы не болтают.

Глаза Эмброуза помутнели, как будто он наконец понял, что ему не выиграть. Он уставился на меня со странной решимостью, будто хотел умереть, глядя в глаза самой Смерти.

Все свое детство я только и мечтала о том, чтобы разбить эту маску, снять ее, словно скорлупу с яйца, заставить его испытать те же страдания, что и я. Ему повезло, что меня никогда не обучали, как всех Высших жнецов, и потому я не знала, как мучить его временем, иначе заставила бы его умереть тысячу раз, как в замедленной съемке. Темнота сгустилась так сильно, что я не видела сквозь нее почти ничего, кроме ярко-голубых глаз Эмброуза.

Но он больше не был похож на Высшего жнеца, не был жестокой мраморной статуей, неподвижно сидящей на заседаниях Верховного совета. Он выглядел грустным и старым, заблудшей душой, бредущей навстречу собственной смерти.

– Хорошо, – прошептал он. – Я понимаю, Рэн.

И внезапно я потеряла способность двигаться и отпустила зажатый в руке нож. Он должен был рыдать, умолять меня, говорить еще более сладкую ложь. Он должен был молить Анку о спасении, а не опуститься на колени и принять свое наказание, будто и в самом деле считал, что заслужил его. Мои тени стали бледнеть, лунный свет сделал их полупрозрачными. Рев в ушах стих, и я услышала всхлипывания и мольбы Нивена. Он больше не боролся с Цукуёми, а упал на колени, уткнувшись в грязь. Я обещала, что больше никогда не причиню ему боль. Я повернулась к Эмброузу, и мой гнев внезапно поблек, как фантомная боль от конечности, которой у меня больше не было.

Я с размаху воткнула кинжал в дерево над головой Эмброуза.

Кора треснула и разлетелась на куски. Это было совсем не то, чего я хотела, но хотя бы что-то разрушилось. Я хотела, чтобы вся Вселенная разлетелась на куски и поглотила нас всех, но оставалось только это.

Нивен замолк, глядя на меня влажными глазами, когда я отступила назад. Эмброуз моргнул и открыл рот.

– Рэн, – прошептал он.

Я отвернулась, чтобы не видеть его лица. Нивен поднялся на ноги, но я бросилась в лес, и тьма поволочилась за мной, как мокрое одеяло.

Я должна была убить Эмброуза. Будь на моем месте Айви, она бы так и поступила, и именно поэтому она была сильнее меня. Но Айви не любила Нивена. Она вообще никого не любила.

– Рэн!

Я ускорила шаг, даже когда лунный свет Цукуёми прорезал завесу тьмы. Он схватил меня за руку.

– Рэн.

Я вывернулась.

– Разве облако тьмы позади меня – это недостаточно ясный намек, что я хочу побыть одна? – спросила я. – Давай я скажу прямо: оставь меня в покое.

– Здесь могут быть и другие жнецы.

– Разве это не чудесно? – спросила я, отводя ветки и отпуская, так что они били Цукуёми по лицу. – Какой тогда это был бы фантастический денек.

– Помедленнее, – попросил бог Луны. – Мы уходим слишком далеко от твоего брата и ёкая.

Он был прав. Я остановилась на опушке леса, озеро мерцало за деревьями в лунном свете.

– Я должна была убить его, – сказала я, опускаясь на колени. – Оставив его в живых, я подвергаю нас всех риску. Мы не можем доверять тому, кто боится Айви больше, чем меня.

Цукуёми вздохнул и сел рядом со мной.

– Думаю, что все не так просто.

– Почему нет? – спросила я.

– Потому что он твой отец. Или, по крайней мере, отец Нивена.

Я подавила крик разочарования.

– Почему ты-то так сентиментален по отношению к убийству члена семьи?

Лицо Цукуёми помрачнело.

– Ты жестока.

– Я всегда была жестокой.

– Нет, – возразил он. – Поэтому ты и злишься.

Резко развернувшись, я схватила Цукуёми за горло и вжала в дерево. Ствол содрогнулся от удара, сотрясая ветви, но он не сопротивлялся. Лишь схватил меня за запястье, чтобы я не раздавила его горло, но оттолкнуть меня не пытался. Как он смеет рассказывать мне, кем я была?

– Укэмоти не умерла, Рэн, – произнес он. Из-за нажима моей руки слова звучали глухо и тихо.

Я покачала головой, пытаясь надавить сильнее, но хватка Цукуёми была крепкой.

– Ты убил ее.

– И тем не менее она повсюду, – продолжил он, его пальцы сжали мое запястье так сильно, что кости заскрипели, а хватка ослабла. – Она в каждом зернышке риса, в каждом клубне сладкого картофеля, в каждом побеге бамбука в Японии. Она в глазах Аматэрасу каждый раз, когда наши пути пересекаются во время солнечного затмения, и она смотрит на меня как на незнакомца. Она в голосе моего отца, когда он говорит о том, какое я разочарование. Она здесь даже сейчас, когда ты ведешь себя так, будто я чудовище, из-за того, что сделал с ней. Убить кого-то – это не то же самое, что стереть его, Рэн.

Мои пальцы онемели на горле Цукуёми, его слова вибрировали сквозь ладонь.

Я покачала головой.

– Я просто хочу…

– Знаю, – сказал Цукуёми. – Я знаю, ты думаешь, это принесет тебе облегчение, но ты ошибаешься.

Он нежно потянул меня за запястье, легко