Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов - Евгений Плужник

«Эпоху, где б душою отойти…»

Эпоху, где б душою отойти,Из нас, наверно, каждый выбрать вправе.Для выбора немало есть тут, право,Народов, царств, — все можешь здесь найти.

Легенд библейских, эллинов чертыИ готики органные октавы,—Все это на бумаге мы оставимИли рискнем на холст перенести.

Но не любить или любить чередТо, что вокруг иль в нас самих растет,Что мы творим иль кем-то мы творимы,—

Лишь тот, кто слеп и холоден, как лед,И в ком чернила, а не кровь течет,Вопросами тревожится такими.

1927

«Суровых слов, холодных и сухих…»

Суровых слов, холодных и сухих,Перебираю связки, словно четки,Выбрасывая с легкостью из нихВсе сладкое, как вафлю из обертки.

Не надо слез. Не нужен здесь и смех,А лишь удар, прицельный и короткий,Что обожжет, как плеть, манкуртов всехИ, как стрела, пронзит характер кроткий.

Сорву со стен я коврик расписной,Дешевые цветы и позолоту,Чтоб день взошел, как песня, молодой,

Как углеруб выходит на работу,Чтоб жест руки размеренно-скупойПласты литые сокрушал собой.

1927

ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ

П. Тычине

Розовобоким яблоком округлымСкатился день над зеркалом реки.И ночь неспешным росчерком рукиВыводит всюду тени черным углем.

И сладкою стрелою поздний цветУкрадкою морозец ранний ранит.Звенит земля, — то оставляет следЗима; приход ее нас не обманет.

Все будет так, как вызрело в словах:Искристый снег, на ветках легкий инейИ звуки одинокие в полях.

И по снегам, сквозь замяти, отнынеНеверный чёлн, как некогда в морях,Помчит отважных, преданных святыне.

1929

«Ласточки летают — им летается…»

Ласточки летают — им летается.И Ганнусе любится — пора…И волной зеленою вздымаетсяПо весне Батыева гора.

Клены гнутся нежными коленями,В черной туче голуби плывут…День-другой — и с птицами весеннимиНас иные дали позовут.

Пусть Земля кружится и вращается,Пусть забудет, как она стара!..Ласточки летают — им летается.И Ганнусе плачется — пора…

1929

В ПОЛДЕНЬ

Мохнатый шмель с цветов чертополохаСнимает мед. Как сочно и упругоГудит и зависает над землеюВ полдневный час его виолончель!

Передохни! На заступ обопрись,И слушай, и смотри — не удивляйся,—Ведь это сам ты зеленью разлилсяВокруг, ботвой простлался по земле.И сам гудишь роями пчел мохнатых,На ясеневых ветках примостившись.Во ржи летаешь, тонкою пыльцоюЖивые осеняя колоски.С людьми и для людей сооружаешьТы города и над бездонной синьюАжурные возводишь вновь мосты.

Уснули воды и челны на водах.Висят рои, как гроздья золотые.И даже солнце, точно плод созревший,Алеет неподвижно.                                Только тыСпокойным чарам полдня не поддался.И, как сестра, склонилась над тобоюТвоя забота вечная — творить!

1929

СМЕРТЬ ГОГОЛЯ

Хрипела нищая РасеяВ лихих Николкиных руках.А друг больной отца МатвеяВпадал в потусторонний страх.

И заострялся нос, и сноваУ глаз чернел бессонниц след.А Плюшкины и ХлестаковыВновь оскверняли этот свет.

И, радуясь, что сам не видитУже безумства своего,Он молча принимал планиду,Единственную для него.

И где от пушкинского гробаПростлалась скорбная тропа,Качала головою строгоТень сумасшедшего попа.

И путь один ему известныйВставал в нездешней стороне:Спалить детей с собою вместеНа фантастическом огне.

И души мертвые склонялиК тому свой лик, кто умирал,Глаза, как другу, закрывали,Чтоб их бессмертный не узнал.

И над усопшею душоюУшедшего в небытиеОни зловещею толпоюНависли, словно воронье.

1934

ЖЕНЕ

Час вечерний чар всевластных,Как ты землю незаметно,Как ты сердце наполняешь!Как ты мглою обвиваешьВсе, что так цвело приветноВ многоцветье дней прекрасных.

Голубыми стали липы,Голос птиц растаял в кронах.И шагов ничьих не слышно.Косяками тени вышли,Словно в призрачных затонах —Фантастические рыбы.

Расскажу подруге милой,Нежность в сердце сохраняя,Сказку речью непростою,Как сроднились мы с тобою,Как, тихонько припадая,Ты своей чаруешь силой.

1928–1935

ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

1

Август и сентябрь скрестилиНесмертельные рапиры:Желтый луч — одна рапира,А другая — серый дождь.

Над медовою землеюИ над убранною нивой,Над бахчами, что пестреютКавунами тут и там,И над птичьим щебетаньемПоединок этот длится,—Сталь о сталь звенит негромко,И блестит, и гаснет сталь.

Очи синие встречаютОбращенный взгляд к ним серых,Только нету ни на йотуЗла ни в тех и ни в других!Сколько сил в движенье каждом —Как струна, играет мускулНа руках, в труде завзятых,Смех слетает с юных уст.

А земля медово пахнет.А поля живут мечтою.В огородах дозреваютТыквы-луны, а вокругПод прощальный гомон птичийКрыл широких ровный взмах.

2

Как слово милой, в памяти живетЗеленый отблеск ивы тонкостволой,Зигзаг холма зеленого в окнеИ сквозь окно вагона — пастушонкиС ногами в цыпках, с тощей сумойЧерез плечо; они вослед махалиЛукаво нам и весело. СмешнойЛохматый пёсик — спутник их забавныйНа поезд лаял с милым озорством.А ветер тенью синей пролеталЧерез луга с дивчиной одинокой,Застывшей в царстве трав и облаков,Через леса в закатной позолотеЛучей, едва коснувшихся дерев.Все это длинно на письме выходит,И в памяти моей не меньше след,А в жизни миг какой-то продолжалось.Все пастушки́ и даже пёсик их,Устав, опять привычно возвратилисьК делам своим.                         И лишь один воследМахал рукой и пристально смотрелНа поезд, выгибающийся луком,Несущийся блестящей колеей.Что думал мальчик — неизвестно нам.А я припомнил мальчиков иных,Тех, мимо коих весь их рабский век —От битого кнутами детства доЖестокой нищей старости, гудя,Летели, точно годы, поезда,Им дыма оставляя злые космыДа смутные, как судьбы их, мечтыО чьей-то жизни, шумной и красивой.И думалось, что этот, может быть,С разбитыми ногами пастушокКогда-то поведет в иную дальГремящие на стыках поезда,Дороги будет новые вестиСквозь эти перелески и поляИ молнией, и ветром, и огнемЗеленые просторы рассечет.

3

Едва светало. Спали пассажиры,И сонный умывался пароходИ фыркал, точно конь. Сырой и сирыйВ скупых лучах малинился восход.

Я вышел на террасу. В метре справаСкамьи блестели будто под дождем.И я присел. Вдоль берега отаваСтруилась сладким утренним дымком.

Какой-то дед, потягиваясь, вышел,Присел со мною рядом в тишинеИ закурил. Махорка духом вишниКольнула давним детством сердце мне.

Негромко перебросились словами,Как давние соседи, земляки,Старик достал дрожащими рукамиКакие-то потертые листки.

А, понимаю! Там, где стелет летоПоля в цвету и росные сады,Такой невинный мотылек-двухлетокНесет немало дачникам беды.

Да, да! На крыльях нежных и прозрачныхРазбойник этот часто налетал.И способ старичок нашел удачный,Чтоб уничтожить этих объедал.

О, помнит он, как некий отрицательНад ним глумился, повышая тон:Чудесно! От станка изобретатель.Кулибин! Местечковый Эдисон!

Ну а теперь — дела совсем другие!Как бы поставил точку он в конце.И так глаза светились молодыеНа старом и морщинистом лице.

А день вставал. И чайки в синь вонзались,И над рекой катился гул турбин.И дружно пассажиры просыпались.И поднималась рыба из глубин.

И профиль комсомолки рисовалсяНа фоне полыхающих небес.И мачтами стальными поднимался,Как чу́дное виденье, Днепрогэс.

4

Август и сентябрь друг другуСнова руки пожимают.И одна рука — как солнце,А другая — юный месяц.

Просветлели сыто кряквыНад расплесканным болотом.Средь густого чернотала,Где залег туман густой,Гомонят перед ночлегом,Приземлившись темной тучкой,Беспокойные скворцы.

А земля медово пахнет.А над северными льдами,Над студеным океаном,В дальней птичьей сторонеПуть нелегкий пролагаютВ звездный мир аэронавты,И полярники на льдинеПродолжают дерзкий дрейф.

А земля медово пахнет.А в степях глухих и знойных,Где склоняется без ветраКривоствольный саксаул,Добывают люди водуИ пустыню орошают.Наши братья, сестры нашиСеют стойкое зерно.

Я стою, ружье сжимая,Дожидаюсь перелетаИ лугов вдыхаю влагуПолной грудью. А душаНаполняется заветным,Как побег дубка весною,Чтобы так же щедро в песнеНовой вылиться потом.

Все — тебе, страна родная,Все — тебе, мой край любимый,Где на землях обновленныхЖаркий труд вершит дела!Все свое несу с любовью,Будь то Юг или же Север,Отдаю плоды работы,Блеск очей и сердца кровь!

1936

ГОЛОС СИНИЦЫ