Пятая печать. Том 1 - Александр Войлошников

— Шща! Будьте уверочки! — одесская ресторация-варьете «Монте-Карло» на Мясоедовской не западло, как «Националь»! И явление Яши Факира там не остается без внимания и понимания. Пристяжь Япончика профессионально кладет глаз на молодого элегантного брюнета с безукоризненными манерами, потому как похож он и на модного поэта Блока, стихами которого бредила вся Одесса, и на наследника Ротшильда, и на таинственного маркиза из французского романа. О первом сходстве можно подумать, увидев поэтически пылкий взор Факира при пышной его прическе из вьющихся волос. А второе сходство утверждается перстнем с бриллиантом, сияние которого затмевает свет хрустальных люстр в ресторации. А уж третье сходство втекает и вытекает от присутствия при нем такой сексуальной дамы, за которую вся Одесса, закатив глаза до самой макушки, говорит, что она таки именно та графиня де Монсоро, про которую писал известный Шщурик ДьЮма из ПарижА. А уж он-то — самое доверенное лицо по шашням королевы! И пусть некоторые фрайера, таки не бывавшие в ПарижЕ, как слепые котята размазывают дерьмо по чистому блюдечку, размовляя за то, шо подывылыс на тую графинюшку, не в ПарижЕ, а на одесской Молдаванке! Но Боже ж мой, ежели у дамы такой тохес, що Афродита тут же сразу и… то кому какое собачье дело до того, что графиня ботает по французски с прононсом одесского Привоза?! Тем более, самый умный одесский еврей Мойша Глейзер имел сказать за то, «що весь пагъижский пгъононс пгъоисходит таки от евгъеев с одесской Молдаванки»!

Как водится в общительной Одессе, Миша Япончик, интересуясь за Яшу Факира и графиню, приглашает их угостить до себя в своем кабинете. И поручает это распорядителю, на которого все думают, что он хозяин ресторации… а в том приглашении пикантный нюанс. Потому що когда до вас имеет интерес не кто-то, а Миша Япончик, то либо ви имеете от этого знакомства крупный гешефт, либо ваш гешефт поимеют уже без вас. И не смешите ви меня за то, що все знакомства с Мишей Япончиком таки хорошо всем заканчивались! Но как только осторожная, как кошка, графиня излагает за это дело свое «фе», Факир стопорит ее красноречие:

— Шща! Азохн вей, графинюшка! Ежели вам, медам, нужно многое сказать за ту протухшую идею, то купите на Привозе селедку и морочьте ей голову! А ежели ви имеете чуточку подумать за то, що Яша Факир, как какой-то шлимазл, захотит пройти другим разом, то ви думаете за это, прелесть моя, теми очаровательными полушариями, которые в ваших розовых трусиках! Шер ами, графинюшка, отделяйте свои прелести от креслица и, покачивая ими на уровне потери сознательности фрайеров, чапайте, как я не знаю кто, туда, куда приглашают!

Когда прошли они зал под маслянистыми взглядами лимонщиков и жгуче завистливыми взглядами их дам, Яша берет свою даму под ручку и шепчет ей в розовое ушко:

— Шща! Нит гедайге, Сонечка! Бог — не фрайер, только Он и знает, кто и где находит, а кто и как теряет… Ты мадам де Монсоро и крути-таки попочкой, слушай ушками, ботай по французски, а секи по рыбе!

За столом в отдельном кабинете Миши Япончика графиня враз настраивает благородное общество на игривый лад. Кокетничая с Яшей и Мишей, графиня щебечет на том франко-одесском языке, который понятен каждому завсегдатаю одесского Привоза. И пока невозмутимый официант принимает заказ, экстравагантная иностранка от избытка эмоций так экспансивно подпрыгивает при избытке экспрессии, нарушая законы не только этикета, но и равновесия, что не раз имеет шанс шмякнуться красивой попочкой на паркет, если бы не Миша… А какая у Миши эрекция! то бишь, миль пардон, — не эрекция, а реакция. Боже ж мой! Какая реакция у Миши! Впрочем, эрекция у Миши — тоже дай Боже! Вся Одесса таки имеет за это значительное удивление! И каждый раз при оплошности графини и даже — без Миша успевает галантно поймать ее за красивую попочку. А разве что? И Факир вроде бы не торчит неизвестно зачем, как истукан на острове Пасхи, а тоже кидается на помощь опрометчивой графине, но що тому, ежели он завсегда чуток опаздывает? Да ще по недостаточной уклюжести очень метко попадает в то положение, которое очень смешное: то заместо графини ловит большую вазу с цветами, а то, поскользнувшись на паркете, растягивается повдоль кабинета…

— А-а-ах!! — восклицает графиня де Монсоро на чистейшем французском и, пользуясь каждым таким случаем, благодарно и нежно прижимается к Мише то попочкой, то еще чем, при значительном неудовольствии Мишиной шмары за каждый такой случай. А уж чем прикоснуться у графини — того достаточно. И шмара давно уж конкретно бы запустила коготки в роскошную прическу нахальной графини, но що с того будет, ежели та — иностранка, не разумиющая одесского этикета? А графиня, с непосредственностью парижанки, лобызает шмару, называя шерамишкой, и, мимоходом, оказывает ей любезность, отложив в сторонку ее сумочку, стеснявшую Мишину даму.

— Силь ву пле, — галантно разговаривает Миша тоже по-французски, но делает это с таким усилием, как я не знаю кто, потому как расходует при том половину своего запаса французских слов. А когда официант, получив заказ, исчезает из кабинета, заморская графиня капризно, как иностранка, изнеженная заграницами, говорит:

— Пардон, дамы и месье, при гарном бомонде и бон-бон кулер локале…

Щелкнув прелестными пальчиками, графиня чуть задумывается, переводя в уме с французского на одесский, и, таки успешно справившись со сложным переводом, шпарит уже натуральным одесским разговором:

— Таки да, но не смешите ви меня за то, що тутошний сервис швыдче парижского!

— Ай, бросьте этих глупостев, графиня! — протестует Факир. — Я имею интерес закоцать время, шоб убедить вас за то, що и в Одессе сервис — скорее да, чем нет!

И Факир достает из своего — заметь: из своего! — ширмана шикарные рыжие бока с прицепом — золотые часы на цепочке, нажимает на кнопочку — играет музыка в часах и крышка открывается. Факир не спеша кнацает на время и кладет бока на стол, между графиней и Мишей. А у Миши эрекция… а быть может — реакция? — да все это у него как должно быть в Одессе! — а потому он не вздрагивает, не шарит растерянно по своим ширманам, изображая дешевого фрайера, а ведет себя очень наоборот: сидит и спокойно наблюдает на секундную стрелку. И не держите меня за того лоха, который думает, що Миша не узнает свои любимые рыжие бока! А разве — что? И слегка удивленный Факир говорит деликатно:

— Шща, Миша. Я дико извиняюсь, но, во избежание, я хочу сообщить, що ваш знаменитый в Одессе шпалер — не в вашем правом ширмане, а в кисе вашей очаровательной дамы, а мой, как водится, на месте…

И тут Япончик на серьезе сечет зехер Факира и свой курьез в положении фрайера. И начинает хохотать именно так, как это делают в солнечной Одессе, где имеют крупное понимание насчет того, что смех — дело серьезное. Закончив хохот, Миша имеет сказать:

— И кто скажет за то удивление, которое будет иметь Одесса, узнав, що Япончика фрайернули в собственной ресторации?!

— Я имею сказать, Миша, що тот, кто скажет за то публично, будет сделать это только раз в жизни… — деликатно предполагает Яша.

— Я говорю это за то, Яша, що от этого очень уважаю ваше мастерство. Щоб я так жил! Э-э-э… бросьте Яша этих глупостев! Тут одно другое не касается… Да Боже ж мой! Я вас говорю, Яша: не огорчайте мне настроение! Кладите бока себе, носите их при себе и будьте всем нам здоровы! Миль пардон…

И Миша посылает своих громил за гравером. Не успевает Яша приколоть наборчик свежих анекдотов, как рынды Япончика бережно несут в большом чемодане инструмент гравера, а вслед за чемоданом состоится внос тела самого гравера в теплом халате и холодном поту при полном шоке и одной туфле на левой ноге, потому что туфля с правой ноги у гравера во рту для сбережения тишины в ночной Одессе. Распорядитель ресторации открывает для гравера свободный кабинет поработать, валерьянку укрепить тело и марочный коньяк для души. А Миша дает граверу заказ и сразу расчет. И когда гравер ощущает толщину расчета, то перестает нервно вздрагивать, а золотые швейцарские часы ручной работы фирмы «Павел Бурэ» украшаются этой надписью…

Валет протягивает мне золотые часы. Я беру их благоговейно в ладони обеих рук, любуюсь красивым узором на крышках, нажимаю кнопку — массивная золотая крышка открывается. Замирая от восторга, вновь я слышу нежный перезвон хрусталиков исчезающих мгновений и читаю на внутренней крышке:

Шща!

И п у с т ь

уходит время.

А мастера в Одессе

о с т а ю т с я!

Я.Ф. от М.Я.

* * *

— Шща… — вздыхает Валет. — Это, Санек, не весь рассказ, а его преамбула, чтобы мораль не проглотнуть всухую. Слышал я эту историю от третьих лиц. Не потому, что Факир был чрезмерно горд, а потому, что занимательных историй было в жизни его навалом. Но меня, как начинающего ширмача, интересовали детали этого случая. За мой наивный вопрос Факир сперва очень даже смеялся, а потом сказал, что Япончика щипал не он, а его «мышь» — «французская графиня»! А он делал отвод. А отвод в нашем деле — важнее чистой работы щипанцами! Усек, Санек? Это — мораль рассказа о Факире…