Пятая печать. Том 1 - Александр Войлошников

На днях покажу тебе психологический этюд с отводом. Сам увидишь, как волынить, как вертеть, как фрайера в стойло ставить, как звонком щипанцы тушануть и что такое отвертка… Есть такой вид фокусов, который называется прес-ти-ди-жи-тация. Это фокусы без аппаратуры — на ловкость рук. А приемчики престидижитаторов — как у ширмачей: отвод, тушовка, ширма, замазка. Только у фокусников работа проще: зритель кнацает издалека и с одной стороны, а риска ноль. Всем приемам престидижитации меня Факир обучал, считая, что они — гимнастика для пальцев. Факир вырос в цирке, в собственных номерах работал. И не смешите ви меня за то, шо манеры английского лорда благородней, чем у Факира!

Говорят, такие манеры были-таки у Мойши Глейзера в дни его молодости, когда был он завзятым англоманом и посещал аристократические приемы, не дожидаясь туда приглашения. По-английски он знал только «бонжур» и «ауфидерзейн», а потому молчал, зато молчал он таки без акцента! А главное — умел уходить по-англицки — не прощаясь… но! — прихватив на память о благородном собрании какой-нибудь пустячоек вроде бимбочки с бриллиантом. «Да, были люди в наше время…» А ныне урки — кто?! Бакланы!.. Шпана пролетарская… Утратили современные урки традиции воровской культуры и хорошие манеры, которые присущи порядочному вору. Пролетарский вор держит вилку в левой руке потому, что в правой у него шницель!

Я засмеялся. А Валет, не улыбнувшись, продолжал:

— Шща, Бог — не фрайер, Он все видит! Хорошие манеры — таки да, но кто это ценит?? Не из-за них расплевался я с московской ельней и сел на льдину. А насчет завязать — причина появилась позже… Ну вот, главное за тебя и за меня мы знаем. Ты кое-что не договариваешь — это понятно. Я — не лягавый, напролом в душу не лезу. Все, что надо, я усек: воровать ты не умеешь, понтовать — тоже. И это — хорошо. А то, что ты так, еще и помалкивать можешь, — это замечательно!

Интеллект в тебе за версту чувствуется, а техника — дело наживное. Факир говаривал: «Красота от родителя, знание от учителя, а интеллигентность от Бога!» Мне с родителями не удалось познакомиться. Сгинули они в огненной купели Гражданской войны. И когда меня, четырехлетнего, во вшах и лишаях, подыхающего от голода, Факир из мусорного ящика выудил, то почему-то поинтересовался:

— Ишь, опеночек рыжий, ты что — еврей?

— Ага, еврей… но еще немножко! — ответил я осторожно, потому что не знал: а что такое — «еврей»? Зато уже имел горький опыт выживания среди обитателей чердаков и подвалов — людей не самых добродетельных нравов. А потому усек, что опрометчивые признания опасны. Мой дипломатичный ответ Факиру понравился:

— Ценю скромность! Марш за мной!..

Отмыл, откормил, подлечил. Ксиву выправил Факир, что он мой папочка. А это была моя заветная мечта: найти самого красивого мужчину — своего собственного папу! Параллельно со школьной программой освоил я, с помощью заботливого Факира, и деликатную профессию ширмача. А это — не дурки да берданки на шарап вертеть! Ширмач — не примитивный щипач. Тут не только щипанцами мантулят, тут сразу глушат фрайера интеллектом! На-по-вал! Работа ширмача для непосвященного — чудо. Как у иллюзиониста. А за чудесами стоят изобретательность, техника, годы тренировок и, конечно, Его Величество — ТАЛАНТ!

Послушай этюд про ширмача. Сюжет примитивный. Гуляет по пустынному бульвару фрайер. Доходит до конца бульвара… хвать-похвать, а где лопата?.. то бишь бумажник?! А ведь был только что… Фрайер ничего не покупал, не ездил в трамваях… гулял один по безлюдному бульвару, никого не трогая! Дырка в кармане?.. нет ее!.. и вокруг — ни-ко-го… а где бумажник?!

Не каждый фрайер вспомнит, что проходил мимо вежливый молодой человек с букетом цветов, спешащий на свидание, потому как мимоходом поинтересовался у фрайера: «который час?» — и притом наклонился нетерпеливо, чтобы взглянуть на циферблат на руке фрайера. Так вот: вопрос про время называется «отвертка», букет или газета — это «ширма» для прикрытия руки, а молодой человек, умеющий мгновенно «сделать отвертку и поставить ширму», называется «ширмач»…

Работает ширмач как хирург: быстро, точно, аккуратно. А фрайер — как под наркозом, чтобы избавить его от преждевременных переживаний. Наша работа — не вульгарный гоп-стоп: мы фрайера на уши не ставим, за храп не берем, наша профессия гуманная! Есть и щука, и щипцы, и другая техника, но этого для такой профессии мало.

Наука установила, что каждому фрайеру, даже ежели он не член профсоюза, от природы выдано пять органов чувств для восприятия советской действительности. И если не брать в голову за вкус, слух и обоняние, то зрение, а особенно осязание — эту подляну природа изобрела в самое западло. И стала бы невозможна наша гуманная профессия, если б не открыли еще во времена охоты на мамонтов «психологический наркоз»: шок от восторга или гнева. Чистая работа щипанцами — это техника, а психология — это искусство! Психология — наука тонкая… когда ее поймешь — любого сазана фрайернешь! Если мы сработаемся, поймешь, что один ум — хорошо, а два… сапога — пара!

Я рассмеялся. А Валет поморщился, вспомнив что-то.

— В Москве работал со мной пацан… твоих лет. Имя и фамилия были у него такие — вовек не забудешь… были они плодом изобретательности заведующего Саратовским детприемником, который нарек его по масти — Гелием Солнечным! Были у Гельки щипанцы — закачаешься, а сообразиловка — на ноле! Учить его психологии — интереса не было. Набрался он техники и уперся в свой убогий профессиональный потолок, потому что работал по шаблону.

Не мог он фрайера понять, потому как свой интеллект был у него примитивнее фрайерского. И меня во время работы не понимал. Таким, как Гелька, только по «верхам ходить» — щипать по наружным карманам. Там щупа и щуки за глаза. Техника. А какой интерес работать без выдумки? «Работа должна давать человеку не только материальное удовлетворение, но и моральное!» — как в газетах пишут… Понял я, что тянуть Гельку на мой уровень — занятие зряшное и опасное: залетишь по его бестолковости. И «разошлись мы, как в море корабли…». Хотя и привык я…

А ты, Санек, присматриваясь к работе, помни о чистоте и аккуратности по мелочам! Об опрятной одежде, грамотной речи, вежливости, чистых ногтях, не говоря про уши… все то должно быть не разовым, а всегдашним. А научишься меня без слов понимать, а по ситуации, и будет не работа, а удовольствие! Вроде озорной игры! Главное, не результат работы, а от-но-ше-ние к работе! Так в газете пишут.

Взглянув на заграничные наручные часики, Валет засобирался.

— Шща! А то, что ты трепку получил, — оно к лучшему. Слава Марксу! Он учил: «Битье определяет сознание!» И в этом вопросе имею я с ним понимание! Страх для вора — лучшая страховка! Мойша Глейзер говорил: «Если Бог хочет покарать вора — он даст ему храбрость!» …Да! Чуть не забыл: для расширения твоего кругозора, я журналы принес иллюстрированные. Вот — на тумбочке. Текст не читай, раз глаза не в поряде. Картинки посмотри. Там есть альбом репродукций картин Кустодиева. Купил его с рук, возле «Буккниги».

Тебе задание на сегодня: альбом посмотри, а вечером впечатления расскажи. Но! собственные. То, что там написано, я знаю. Обед принесут — я закажу. Пообедаешь — спи. Можешь вино попробовать. В шкафу. От сухого вина спать будешь крепче. Вино — почетный напиток на планете! Только, чур, не увлекайся! Треть стакана! Вернусь к ужину. Пока! Как написал в записке «куму» Мойша Глейзер, линяя из исправдома: «Извиняйте, мне надоел пейзаж из вашего окна!» Гуд бай! Не скучай!

После ухода Валета, я с альбомом репродукций забираюсь в кресло. Равнодушно листаю портреты задумчивых писателей и манерных дам. Внимательно рассматриваю жанровые сценки провинциальной жизни, полные грустной иронии. А потом, чувствуя смущение, будто бы тайком подглядываю, долго, даже слишком, любуюсь женщиной с картины «Красавица». Обнаженная, белотелая, пышнобедрая женщина, с мягким животом и игриво рыженьким лобком, придерживает рукой большую нежную грудь, гармонирующую с розовыми пуховыми подушками ее пышного ложа.

И до меня доходит, что это мягкое, нежное, теплое тело, полное ласки и сладострастия, это и есть — Женская Красота! А обезжиренно натренированные, дочерна загорелые тела лошадеподобных физкультурниц на картинах советского художника Дейнеки — злобная насмешка над женщинами! Почему Дейнека не рисует лошадей? Как красиво бежали бы сухопарые лошадки на картине «Утро», вместо уродливо мускулистых, натренированных в беге, мосластых, мужеподобных женщин!

Налюбовавшись «Красавицей», наугад переворачиваю несколько страниц и замираю… какой контраст темы! Огромная бородатая фигура, кошмарно похожая на человека, увеличенного тысячекратно, возвышаясь над домами города, уверенно, как владыка мира, шагает по улицам, кишащим толпами маленьких людишек. Огромные сапожищи чудовища погружаются, как в грязь, в «народную массу», наполняющую улицы.