Пятая печать. Том 1 - Александр Войлошников

Благодаря урокам Валета я знаю, что у таких — упитанных, но демонстративно бедно одетых, с наглыми мордасами, — в заначках полным-полно денежных купюр. Так декоративно бедно одеваются зажиточные совлюди, которые скрывают истинные доходы. А скрывать их непросто, потому что от бдительных «доброжелателей» скрыть один достаток трудней, чем много недостатков!

Говорят, все женщины хороши, но!.. на разных расстояниях. От такой тетки хорошо быть подальше. Бойцовская тетка самой злющей породы! Ежовая маруха! О таких и написали заповедь в Библии: «Не пожелай жену ближнему своему!» Такая жена не только ближнего, а и дальнего в зубной порошок сотрет! Хотя и потрепана тетка очередью, но до краев наполнена скандальной энергией: маленький лобик зло нахмурен, узенькие губы решительно сжаты, а крупные жилистые руки бдительно прижимают к выпуклому от хорошего питания животу добротный кожаный ридикюль. Длинный, крепкий ремешок ридика надет на руку и обернут вокруг запястья. Неужто опасается, что ее ридик на хапок вертанут?! Чтобы не открывать драгоценный ридик в толчее у кассы, фря заранее зажала грони в сильном крупновеснушчатом кулаке.

Сразу видать: баба — тертый калач! Опытная, осторожная, настырная, скандальная и подозрительная сверх всякой разумной меры. И не кем-то она проученная и наученная, а от природы одарена бдительностью и подозрительностью, как пограничник Карацупа. И неспроста она так дорожит ридикюлем! — ишь как крепко его обнимает! А как я, да еще и из-под этого подоконника, буду шмонать этот ридик?! Еще и «до донышка»?! На фиг Валет загнал меня сюда, под этот дурацкий подоконник?! Ладно, ему виднее… А фря уже у окошечка! Пахнет от нее кислым потом, а там, где центр фигуры, — ого! — не продохнешь! Ридик на подоконник поставила, одной рукой крепко его обняла, другую руку в окошечко просовывает…

— Оп-ля! — Валет нахально оттирает плечом и локтем опешившую тетку, смахивает с подоконника ридик, и, засунув в окошечко обе руки с какой-то лажевой ксивой, долго и нудно гоняет порожняк про станцию, которая, как оказалось, не на железной дороге, а на ведомственной узкоколейке!

А приходилось ли вам видеть ежовую маруху, стервенеющую «в борьбе за правое дело»? Видели вы одуревшую от злобы бабу, до озверения настоянную в атмосфере удушливой очереди, тогда, когда ее, страдалицу, какой-то пижон из гнилой интеллигенции, промежду прочим, оттер от заветного окошечка! Не-а! Не видели!! О такой сцене ярости и шекспирчики не ведали, корчась в неистовых творческих муках! Сыро в Датском королевстве для воспламенения столь высокоградусных чувств!

Отвод сделан — тики-так! — ридикюль качается под подоконником, так как фря этой рукой в подоконник вцепилась, а другой рукой, где деньги зажаты, — Валета по спине мутузит! Но для размаха места нет — тесно… старается, а никак не может Валета уязвить, как хочется! А тут еще хмырь позади Валета греет обстановочку — базлает матерно про нахальство гнилых интеллигентов, которые простой народ не уважают. И за модную курточку Валета тянет этот хмырь, пытаясь его из окошечка выдернуть! Ку-уда там! Места нет, чтобы дернуть, как надо, а Валет, как ржавый гвоздь, в окошке застрял! Хоть пополам его рви, не отцепится — ведь он меня тушует — спиной закрывает.

При таком раскладе, никто про ридик не думает, кроме меня. А я споко-ойненько шурую: расстегиваю замочек, достаю кошелечек… и, вспомнив наказ Валета «на донышке!», внедряюсь вглубь. Там — сверток аккуратный, плотный, гладкий, почти квадратный… что же это за пакет — про него ль сказал Валет?? Оп-ля! Привет! Там, где был, — его уж нет! Остальное — мура бабья — пусть лежит спокойненько… спокойненько… спокойненько… твержу про себя это слово, застегивая ридик. Тут живот Валета перестает давить на меня и я, как краб, бочком вдоль стенки, выбираюсь из-под подоконника, вспоминая наставления Валета: «Кончил дело — делай ноги, но не писяй кипятком, а задумчиво хиляй в даль голубую без резких телодвижений!»

А события у окошечка разворачиваются. Хотя и бурно, но, видимо, по сценарию Валета: всем тут не до меня — все с очень нездоровым интересом наблюдают, как Валет отношения с хмырем выясняет. Хмырь в восторге от своей исторической миссии в борьбе пролетариата с гнилой интеллигенцией, пытавшейся купить билет без очереди! А Валет занимает обескураживающую для хмыря позицию советского дубаря: под заводного лоха хляет и права качает:

— …Ты меня не тычь, я те не Иван Кузьмич! Шшо! Це я интеллихент?!? Та я ж такой же хам, як ты! А ты шо — еврей? Такой шибко вумный! Шо вылупился во весь урыльник?!? Сам ты прогнилая интеллихенция — эвон как у тя из дыхала пропастиной ташшит!! Ты, падла гнилая, шляпу ишшо напяль!

Я растворяюсь в вокзальной сутолоке, зная, что Валет побухтит еще, дав мне уйти подальше, и вдруг слиняет, как сквозь землю провалится. Был тут и нету: кепочку из кармана наденет, курточку возьмет в руки, подкладом другого цвета. А торжествующая фря, дорвавшись до окошечка, захватит его целиком, вместе с подоконником, обнимет ридикюль, прижмется к нему щекою и долго будет кассирше мозги компостировать дурацкими вопросами. И заглянет она в свой так оберегаемый ридик тогда, когда из очереди выберется. А заглянув туда, нервно будет шарить рукой внутри, потом долго и тупо смотреть на ридикюль снаружи…

* * *

Таким размышлениям предаюсь я, сидя на скамеечке в чахлом скверике за железнодорожными путями, где «забита стрелка» (назначено свидание). Открываю кошелек — там галье: колы, трешки, пятерки, парочка чириков. В общем — семячки. Гроники — в карман, а чменя — в урну. Зато упакованный сверточек — жирная котлетка: пачка жизнерадостно румяных тридцаток! Вот это — фарт! Удивительный день: первая моя работа — и такой фарт! Как Валет срисовал фрю с такой котлеткой? И наколку дал: «копай на дне»! Глаз — рентген!! Вот это — по формуле Факира: «психология, выдумка плюс чуть-чуть таланта»! Кого угодно заподозрит тетка, только не Валета, который обеими руками за окошечко кассы держался и был весь на виду! А меня-то она не видела…

С удовольствием шуршу ногами в ярком ковре осенних листьев и улыбаюсь самодовольно, как воробей, долетевший до середины Днепра. Как на душе солнечно — будто бы и душа плывет в безоблачной лазури!! Фартово шурует Валет. Остроумно, весело, азартно — из майдана в майдан. На каждом бану снимает по лопате. Удивился я: зачем столько? И Валет рассказал, что в Иркутске у его марочки сберкнижка, на которой грони кучкуются. Вору в законе нельзя жениться без согласия воровского сходняка. А это крутых форсов стоит. Неизвестно, сколько кусков в общак придется скинуть… И Валет готовится к этому.

Недавно приобрел Валет ксивы новые, по спецзаказу. Не мастырка липовая, с которой в гостинице ночевать, а квитуху настоящую, в комплекте: паспорт, диплом техника-механика, все справилы для паспортного стола, с которыми можно прописаться и в режимном городе! Я в тех справилах — братан Валета. И у меня теперь есть и метрика, и табель школьный! А-а… вот он, братан мой законный! Валет садится рядом. Подбрасывает на ладони пачку тридцаток, прикинув вес, небрежно кидает в карман курточки и говорит:

— Шща! Будем посмотреть на ту проблему из другого угла морали. Если б эти грони посеял я, а нашла их та же фря… как ты думаешь, спешила бы она их мне вернуть? А?

Я молчу, зная, что уж кто-кто, а эта жлобиха с таким делом спешить не стала. И Валет тяжело вздыхает, скорбя за корыстолюбие человеческое.

— Так-то… — резюмирует Валет. — Все в мире относительно. Умный еврей Эйнштейн создал теорию, по которой даже время в разных точках пространства течет-таки с разной скоростью. К примеру, длина минуты очень зависит от того, с какой стороны двери занятого сортира находишься.

Вздохнув, Валет задает риторический вопрос:

— А что такое честность? А это таки, ветошный кураж бедолаг, которых в чем их родная мать родила, в том их Родина-мать оставила, загнав демагогией в ту безнадегу, где стырить нечего! А кроме них, страдальцев, вопиющих о честности, воруют все и все!! Воруют в меру жадности, умения и возможности. И если жадностью никто не обделен, то возможности разные. Партия и правительство берут на хапок по-крупному: землю, недра, заводы, газеты, пароходы и всю продукцию рабочих и крестьян. Воротилы партии и правительства куски рвут от общесоюзного пирога. Деятели поменьше — кусочки после воротил подбирают. Еще помельче — крохи клюют и пол вокруг стола подлизывают…

И так — сверху донизу, вплоть до работяги, у которого каждый день после работы оттопыриваются штанишки. Но не от игривой мыслишки, а от железяки, чтобы дома подхалтурить. То, что ты не принес с работы, — ты это украл у своих детей! А потому: тащи с работы каждый гвоздь — ты здесь хозяин, а не гость! Как сказала гадалка, «скажи, где работаешь, а я скажу, что ты сегодня украл». Вынос железяк с производства — российским обычаем стал. Некрасов о русском человеке так написал: «Вынесет все, и дорогу железную!»