Пятая печать. Том 1 - Александр Войлошников

Налюбовавшись «Красавицей», наугад переворачиваю несколько страниц и замираю… какой контраст темы! Огромная бородатая фигура, кошмарно похожая на человека, увеличенного тысячекратно, возвышаясь над домами города, уверенно, как владыка мира, шагает по улицам, кишащим толпами маленьких людишек. Огромные сапожищи чудовища погружаются, как в грязь, в «народную массу», наполняющую улицы.

За спиной чудовища развевается длинное полотнище кроваво-алого флага! На пути чудовища — церковь. Но не остановит она замах широкого шага безжалостных сапог! Вот-вот захрустит крыша храма, а от пинка другого сапога вдрызг разлетится хрупкая колоколенка! А шагает чудище далеко — по всей планете! и взгляд его устремлен за горизонт. Не остановит его ни пространство, ни время! — растопчет оно все, что попадет под его безжалостную пяту!

Через несколько минут приходит понимание мистического смысла картины. А когда еще раз вглядываюсь в глаза чудовища, то понимаю: почему оно чудовище, а не гигантский человек, как рисуют на плакатах… глаза… глаза — нечеловеческие! Нет в них ни гнева, ни торжества, ни расчетливой жестокости… ничего нет в этих глазах! Пус-то-та!! Это — безумные глаза фанатика — самые страшные изо всех глаз в природе! В них и сосредоточен мистический ужас картины, которую автор назвал «Большевик»! Ни капельки крови, а какой ужас спрессован в картине!! Ужас, сумасшедший и бессмысленный, ужас тьмы слепого фанатизма…

По сверхъестественному прозрению, Кустодиев изобразил на картине не носителя прекрасной веры человечества — веры Платона и Компанеллы, веры мудрецов, героев и наших отцов революционеров, веры в идеальное общество для счастья людей. В картине «Большевик» изображен носитель безумного, всесокрушающего фа-на-тизма! Изображен на картине апофеоз веры безграмотной, злобной черни! Воплощен кошмар фанатизма в умах «простого народа» — быдла.

Это тот страшный фанатизм, который, родившись в грязных, злобных низах общества, встал под знамена и лозунги прекрасной идеи, чтобы уничтожить эту идею вместе с ее создателями!

Как смог художник так верно, так глубоко понять СУТЬ ТРАГЕДИИ ПРОЛЕТАРСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ, ПЛОДЫ КОТОРОЙ УНИЧТОЖЕНЫ БЕЗУМНО ФАНАТИЧНЫМ ПРОЛЕТАРИАТОМ?! В оцепенении от восторга и ужаса разглядываю я гениальное изображение фанатичной веры, уничтожающей культуру, религию, науку вместе с жизнями людей, попавших под эти сапоги! Из аннотации узнаю, что картина была написана еще в 1920 году и не раз экспонировалась в СССР. Значит, миллионы людей видели эту пророческую картину?! Как же прозорлив тот, кто сказал:

«они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют!» (Мф. 13:13)

А я вижу, потому что «разумею! Научили меня в ДПР видеть то, что не могут видеть одичавшие от фанатизма совлюди, разум которых низведен советской пропагандой до уровня бабуинов! Будет что рассказать Валету!

* * *

Пообедав, я, предвкушая необычные ощущения, наливаю полный стакан розового вина: пробовать — так уж как следует! Как много внимания уделяет человечество вину! Не удостоило оно обожествления такой продукт питания, как хлеб. А у вина — сколько богов?! Бахус и Дионис — самые знаменитые. Вину посвящены скульптуры, картины, стихи, песни, религиозные тексты. Что же скрыто в вине, какие тайны и истины?

Набираю глоток вина, задерживаю во рту, ожидая что-то удивительное и… от неожиданности бегу и выплевываю в раковину! Тьфу! Кис-ля-ти-на!! Неужто бравые мушкетеры глотали эту дрянь?! Но… пить так пить! Подумав, я, морщась, как лекарство допиваю стакан до дна и чувствую, как теплой истомой наполняется тело, а голова… заполняясь легкой пустотой, как воздушный шарик, отделяется от огрузневшего тела. От этого становится смешно. Я подхожу к зеркалу, но не могу сосредоточить взгляд на лице. И становится еще смешнее! Надменно прищурив единственный пригодный для этого глаз, я встаю перед зеркалом в гордую позу графа Монте-Кристо и заплетающимся языком изрекаю программу на всю оставшуюся жизнь:

«Я приучу свое тело к самым тяжелым испытаниям, приучу душу к самым сильным потрясениям, чтобы рука моя умела убивать, мои глаза созерцать страдания, мои губы — улыбаться при самых ужасных зрелищах; из доброго, доверчивого, не помнящего зла я сделаюсь мстительным, скрытным, злым или, вернее, бесстрастным, как глухой и слепой рок. Тогда я вступлю на уготованный мне путь, я пересеку пространства, я достигну цели; горе тем, кого я встречу на своем пути!»

Торжественно звучат выстраданные слова графа Монте-Кристо. А в зеркале расплывается распухшая от жестоких побоев детская мордашка. Она серьезна. Ей не до смеха. Пройдет немного времени, и многие из скотов, населяющих Сесесерию, не захотят ухмыляться высокопарности этих слов… когда у меня и миллионов таких, как я, будет в руках оружие и будем мы пьяны не от вина, а от радости мщения!!

Конец репортажа 9

Репортаж 10

Первый урок

Так уж сделан человек:

Ныне присно и вовек

Царствует над миром

Воровство!

(Р. Киплинг)

Прошел один месяц.

Время — октябрь 1938 г.

Возраст — 11 лет.

Место — Новосибирск.

Ну и причудлива же сибирская погода! Чихнув на календарь и законы природы, выплескивает она сегодня на улицы Новосибирска не уныло-серый дождь со снегом, а поток ликующей лазури и ослепительное сияние солнца! Середина октября! но мир бодряще свеж и сверкает синевой. Опрозраченный осенью, воздух свеж, бодрящ, радостен, хотя янтарь солнечных лучей, брызжущих сквозь разноцветие поредевшей листвы, пахнет грустной горчинкой осени — печальным ароматом расставания с летом…

И когда из такого ярко-синего ликующе радостного дня, с осенней горчинкой, входишь в душный и темный Новосибирский вокзал, наполненный вонью дезинфекций, дезинсекций и немытых промежностей, то кажется, что попадаешь в логово зловонного звероящера.

В полумраке кассового зала, подобно чудовищной рептилии, угрюмо рычит громадная очередь, распространяя вокруг душные миазмы хронически засоренных кишечников. Нервно потеющий организм очереди, свернувшийся в причудливые извилины, самым болезненно раздраженным концом намертво прилепился к окошечку билетной кассы. Сжимаясь и расслабляясь, очередь периодически изрыгает из удушливых объятий тщательно пережеванных, растерянно счастливых людей, еще не верящих в то, что в руках у них билеты на поезд…

— «Знаю я одно прелестное местечко…» — напевает Валет и загадочно поясняет: — есть тут подоконничек, о котором сказал Ларошфуко: «Госпожа История любит, когда нужный человек и в нужное время оказывается в нужном месте…»

Зловонная очередь заключает нас в душно-тугие объятия. Используя для продвижения естественные пульсации очереди, сантиметр за сантиметром, пробираемся к окошечку кассы. От волнения я потею, одежда противно липнет. Спина мокрая, а в пересохшем рту, как в пустыне Гоби: сухо до шершавости. Сзади меня подпирает жесткий живот Валета. Это исключает перспективу слинять под предлогом посещения туалета. А удрать-то хочется, и нестерпимо: боюсь! Страшно думать о том, что я должен сейчас сделать. Но оскандалиться перед Валетом — страшнее! Сам вчера я, дундук, напросился…

Чем ближе к окошечку, тем меньше мыслей в соображалке. И вот в опустевшей от мандража тыковке жалобно трепыхнулась последняя, по дурости там застрявшая фразочка, которую утром бездумно напевал Валет:

Вдыхая розы арома-ат,Тенистый вспоминаю са-ад…

У окошечка на уровне моего роста самое место вспоминать про аромат. Лучше не дышать: все равно — кислород на нуле…

Я задерживаю дыхание, как под водой, мандраж проходит, и первая умная мысль приходит: не мне, а Валету надо мандражить… а мое дело — телячье: обосрался и стой! — меньше мыслей — больше навоза… И стою я, прислушиваясь к таинственным урчаниям во чревах человеческих, меж которыми мой кумпол зажат. А время, как липкая резина, тянется. Вдруг — коленом толчок и Валета шепоток:

— Фря, рядом!.. под подоконник ныряй… раскоцаешь дурку — до донышка шмонай!

И вся наколка. Дальше — «думай сам»! Так называется рубрика в «Пионерской правде». Выглядываю из-под широкого подоконника кассы: вблизи окошечка зажатая в судорогах очереди, раздраженно отталкиваясь могучими бедрами, отстаивает свое законное место в очереди, чтобы не выдавили, крепкая тетка непреклонного возраста. Все в одежде непреклонной тетки так и кричит: «Что с того, что плохо я одета, а у меня и дома ничего нет!»

Благодаря урокам Валета я знаю, что у таких — упитанных, но демонстративно бедно одетых, с наглыми мордасами, — в заначках полным-полно денежных купюр. Так декоративно бедно одеваются зажиточные совлюди, которые скрывают истинные доходы. А скрывать их непросто, потому что от бдительных «доброжелателей» скрыть один достаток трудней, чем много недостатков!