Комментарии к материалистическому пониманию истории - Дмитрий Евгеньевич Краснянский

Полумесяцем» Переднего Востока, вследствие чего цивилизации здесь и появляются существенно позднее. Именно это давление провоцирует и активизирует заимствование культуры метала, без которой земледелие в этом регионе практически невозможно.

Кроме того, и это очень важно, подобный характер природной среды порождает принципиально иной тип аграрного хозяйствования, определяющий сущность цивилизаций Запада. В то время как на Востоке, в большинстве случаев отдельное аграрное хозяйство в принципе не могло быть самостоятельной экономической единицей, поскольку нуждалось в поддерживающих макроструктурах, осуществляющих ирригацию, аграрное хозяйство Запада оказывалось «автономным». Характер природной среды Запада позволял вести аграрное хозяйство в рамках семьи или, в крайнем случае, общины. Здесь община выполняла определенные экономические функции, но весьма ограниченного характера, регулируя использование того, что получило название «альменды» (то, что принадлежит всем).

В этом отношении несколько особняком стоит германская община, которая была в ряде случаев самостоятельным экономическим субъектом. Так, в частности, лишь община была в состоянии ввести в хозяйственный оборот новые земли – расчистка земли от леса была не по силам отдельной семье. Примитивность хозяйствования делала подобную практику постоянной, поскольку расчищенное поле за десятилетие теряло продуктивность. Но и этот вариант хозяйствования был изжит к первым векам нашей эры с развитием производительных сил.

Таким образом, зависимость хозяйства Востока от поддерживающих макроструктур делало его неизбежной «добычей» политаризма и приводило к консервации сколь-нибудь существенной социальной динамики. Движение осуществлялось скорее циклически, чередуя распад политарных структур и их восстановление. «Автономность»135 же хозяйства Запада порождало многообразие социальных форм, базирующихся на ней, и оставляло широкую возможность для социальных новаций.

Вторая существеннейшая особенность Западных цивилизаций – относительная внешняя безопасность.

Восток, во многом, был лишен этой безопасности. Во-первых, он подвергался почти непрерывному давлению варваров-кочевников. Во-вторых, восточный политаризм перманентно порождал мощные империи, которые стремились «пожрать» друг друга. Тот же политаризм с неизбежностью обуславливал недолговечность этих империй. Они возникали, экспансировали, разваливались и снова возникали, экспансировали и разваливались. В итоге, на Востоке постоянно наличествовала необходимость в мощном централизованном государстве, что резко сужало альтернативность социальной динамики.

В этом отношении Запад пользовался относительной безопасностью. После вторжения дорийских племен Греция на протяжении многих столетий не знала сколь-нибудь серьезного внешнеполитического давления. Лишь персы попытались в V в. до н. э. захватить её, но то был лишь излет персидской экспансии. В конечном итоге Греция была поглощена Римом, но лишь для того, чтобы вновь на протяжении столетий наслаждаться миром. Это поглощение не означало утраты социальной и этнической идентичности. В конце концов, и сам Рим был одной из античных полисных форм. Италия также не знала мощного давления. Северные варвары сдерживались этрусками и достаточно скоро сами подверглись завоеванию. Образование Римской империи превратило весь средиземноморский бассейн в зону мира.

Действительно, серьезные потрясения были связаны лишь с «Великим переселением» народов. Но, как только ситуация стабилизировалась, Запад вновь оказался в относительной безопасности. По большому счету за последнюю тысячу лет Запад не испытывал постоянного мощного военного давления из вне. В некотором роде «полуостров Европа» оказался изолированным от бурь, бушующих на Востоке. Они лишь косвенно его затрагивали. Именно эта безопасность и «изолированность» позволила свободно экспериментировать с феодализмом, а впоследствии перейти к капитализму.

Собственно же цивилизации Запада со своим специфическим лицом возникают лишь в первом тысячелетии до н. э.

В марксистской литературе общепринят тезис, что античное общество первого тысячелетия до н. э. – рабовладельческое общество. Соответственно, последние века римской империи – время разложения рабовладельческого общества и формирования общества феодального. Основой этой динамики является развитие производительных сил.

Всякий, кто сколь-нибудь серьезно знаком с данными современной исторической науки, не может не признать мифологический характер этих утверждений. Если наука – это строгое следование фактам, то подобные суждения ненаучны.

Во-первых, рабовладельческий (доминарный) уклад, очевидно, присутствует в античном мире. И он является одним из ведущих укладов в Греции V–IV вв. до н. э. и Римской державы II в. до н. э.– II в.

н. э. Помимо этого уклада в это время существуют и другие столь же мощные уклады. Называть эти общества рабовладельческими значит достаточно вольно, без серьезных оснований расставлять акценты в угоду устаревшей умозрительной доктрине.

Во-вторых, утверждение о закономерном рабовладельческом характере этих обществ не корректно, поскольку игнорирует эксклюзивность, ситуативность причин, породивших доминарный уклад. Здесь эксклюзивная ситуация неправомерно представляется как закон исторического развития. И в Риме и в Греции доминарный уклад возникает в силу частного совпадения двух факторов: наличия развитых нобиларных (рыночных, маркетинговых) структур и постоянного притока дешевой рабской силы.

Первым в Римской империи пресекся фактор притока дешевых рабов. И это неизбежно – механизм уничтожает сам себя. Приток рабов возможен при непрерывной успешной экспансии. Но все более расширяющаяся экспансия требует всё большего количества ресурсов для своего функционирования. Империя не может расширяться до бесконечности. В какой-то момент это расширение становится убыточным и гибельным. Соответственно приток рабов прекращается, и доминарные структуры перестают быть эффективными.

Разрушение второго фактора оказывается отчасти зависимым от первого. Неоправданно огромная империя оказывается невыносимым бременем для экономики, нобиларные структуры начинают хиреть.

В-третьих, обозначение Рима и Греции как рабовладельческих обществ – неоправданная временная экстраполяция формационных признаков. В самом деле, римское общество просуществовало около 1300 лет. Из них заметный доминарный уклад занимает 400 лет. На каком основании мы эту ситуацию четырехсот лет распространяем на весь период?

К концу античности, мы обнаруживаем на Западе становящиеся магнарные структуры, порождающие классы магнатов и зависимых крестьян. Мы не усматриваем в этом Логики Истории (стадиально-формационной закономерности), поскольку доминарный способ производства был во многом ситуативен и его упадок с неизбежностью означал возврат к базовым структурам. Причем такой структурой не могла быть античная община, поскольку длительное существование централизованного бюрократического государства и расцвет нобиларных структур её окончательно разложили. Таким образом, здесь мы усматриваем не действие стадиально-формационных закономерностей, но лишь естественную, ситуативную игру различных социальных факторов.

Сейчас трудно предположить, во что вылилось бы это движение. Скорее всего, мы получили бы какую-нибудь разновидность феодального общества, поскольку перенос центра тяжести на магнарные структуры означал распад централизованного государства и упадок городов. В этой ситуации наиболее адекватной формой организации общества оказался бы магнаризм феодального типа. Но эти возможные перспективы были перечеркнуты нашествием варваров. Это нашествие оказывается большим затруднением для старого марксизма. И лишь ряд обтекаемых, во многом бессодержательных фраз позволяет представить его как орудие судьбы, извлеченное Мировым Духом из глубин Азии, с тем, чтобы привести общества Запада в формационное соответствие.

В свое время историки, измученные марксистским догматизмом, зло шутили, о толпах рабов, которые высыпали на улицы Рима с транспарантами «Вся власть феодалам». В этом отношении варварское нашествие представлялось фактором, который лишь закреплял неумолимость действия формационного закона.

Мы убеждены, что здесь нельзя говорить о какой-либо исторической преемственности. Линия античности пресеклась и уже никогда