Дневники, 1915–1919 - Вирджиния Вулф

предупредили, что в конце месяца ожидаются бомбы, которые сначала окопаются на 20 футов в землю и только потом взорвутся.

Сегодня, в субботу, мы печатали и закончили 6 страниц — своего рода рекорд, ведь работа началась лишь во вторник. Холодный мрачный день; очень плохие новости в газетах[674]. Тучные красномордые пожилые мужчины заметно взволнованы. В Ирландии вводят воинскую повинность. Не будь у людей ощущения, что политика — это изощренная игра, затеянная для поддержания тонуса у кучки мужчин, обученных данному спорту, они были бы подавлены. Порой так и есть, а я все же иногда пытаюсь понять значение некоторых понятий и фраз, которые нами управляют. Сомневаюсь, что большинство людей вообще об этом задумываются. О свободе, например.

Вчера вечером звонил Дезмонд. Боюсь, мотивация некоторых наших друзей не выдержит проверки. Его книга выходит в понедельник, а он, забывающий все подряд, до сих пор помнит мое невнятное шуточное обещание, данное по меньшей мере год назад, написать рецензию на нее в «Times». Он шлет мне экземпляр[675] и хочет погостить у нас. Сейчас я размышляю о том, как поступать с этими проклятыми авторами…

18 апреля, четверг.

В замысле дневника есть серьезный изъян, а именно: его нужно вести после чая. Я ведь не могу сказать гостям: «Подождите минутку, мне надо о вас написать», — а после их ухода начинать уже слишком поздно. И вот, когда я обдумываю мысли и описания для этой страницы, у меня возникает душераздирающее чувство, что страницы-то и нет: все они рассыпаны по полу, и собирать их не хочется. Один только список посетителей, которых надо упомянуть, пугает меня сейчас своим размером: судья Уодхэмс[676], Гамильтон Холт[677], Гарриет Уивер, Кэ Кокс, Роджер, Несса, Мейнард, Шеппард[678], Голди, не говоря уже о членах Гильдии, а еще Аликс, Брин и Ноэль (которых можно назвать клубом «1917») — все они накопились с воскресенья, и каждый из них заслуживает особого места, которое я в свое время уже наметила. Но как восстановить впечатления от Уодхэмса и Холта?[679] Это был чрезвычайно успешный визит. Мы подготовились самым тщательным образом. Они произносили речи, рассматривали фотографии и делали комплименты Л. — все, как ожидалось. Эти люди произвели на меня впечатление, во-первых, своей живостью, которая в сочетании с их большими упитанными телами создавала впечатление силы, во-вторых, уважительным ко мне отношением и, наконец, своей сильной влюбленностью в идею Лиги Наций. Судья Уодхэмс «подключил» каждого министра в Америке. Насколько я могу судить, они поддерживают связь со всеми организациями в мире при помощи армии стенографисток, рассылающих памфлеты всюду, куда только возможно, используя при этом индивидуальный подход. По сравнению с этим наши достижения ничтожны. «Мы ставим вас, мистер Вулф, на первое место среди мыслителей военного времени. Сейчас я понимаю, какое место займут ваши книги на моих полках… Простите, вы уже не раз использовали слово „социальный“. Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду…» Мы объяснялись в течение десяти минут. «Нет, я не понимаю». «Что ж, нам пора к Сидни Веббу. Жаль, что разговор с вами, мистер Вулф, получился поверхностным, но в следующий раз мы приложим больше усилий. Благодарим и вас, миссис Вулф, за то, что позволили посмотреть ваш дом», — и они ушли.

Но почти сразу же явилась Гарриет Уивер. Здесь мы совершенно ошиблись в своих ожиданиях. Я приложила все усилия, чтобы она, несмотря на свой внешний вид, показала себя такой, какой и должна быть редакторша «Egoist», но Гарриет оставалась неизменно скромной, рассудительной и благопристойной. Ее лаконичный сиреневый костюм соответствовал и душе и телу; серые перчатки, которые она положила рядом с тарелкой, символизировали бытовую простоту; ее манеры за столом были манерами хорошо воспитанной курицы. Мы никак не могли закончить разговор, чтобы она ушла. Возможно, бедной женщине мешало чувство, что содержимое ее коричневого свертка никак не соответствует ее собственному содержанию. Но как тогда она вообще соприкоснулась с Джойсом и остальными? Почему их мерзость так и рвется наружу из ее уст? Бог его знает. Она некомпетентна с точки зрения бизнеса и не понимает, какие организационные действия нужно предпринять. Мы оба взглянули на рукопись, которая, похоже, является попыткой расширить границы выразительности, но в прежнем направлении. И вот она ушла. После приехала Кэ, которую мы заставили выпить касторовое масло из чашки для яиц и лежать на диване, чтобы не стошнило. У Кэ была беспокойная ночь, но на утро ей стало лучше.

Потом я поехала в Гилфорд. Не знаю, как уместить 3 или 4 часа беседы с Роджером на этой странице (а мне еще надо прочесть Виолу Мэйнелл[680]), но мы говорили обо всем на свете: о старости и одиночестве, о религии и морали, о Нессе и Дункане, о французской литературе и образовании, о евреях, браке и «Лисистрате». Время от времени он зачитывал наизусть цитаты из Пруста[681] (забыла название книги) и своего перевода «Лисистраты». Проснувшись следующим утром, мы обнаружили, что холмы покрыты снегом, добрались под пронизывающим ветром и дождем в «Omega», то есть аж на Гордон-сквер, где сначала показали[682] нового Делакруа[683], а затем Сезанна[684]. На картине Сезанна шесть яблок. «Чего только нет в шести яблоках?!» — думала я. Там и их взаимосвязь друг с другом, и цвет, и цельность. Роджера и Нессу занимали куда более сложные вопросы: чистые краски или смеси, а если чистые, то какого цвета, изумрудного или вер-гинье[685]?! Потом их интересовала техника наложения красок; затраченное время; какие изменения вносил художник и почему; условия, в которых ее писали… Мы перенесли картину в соседнюю комнату, и… О боже! Как она смотрелась среди других полотен! Будто кто-то положил драгоценный камень к бижутерии. Остальные холсты казались измазанными тонким слоем дешевых красок. Яблоки стали краснее, круглее и зеленее. Подозреваю, что эта картина обладает неким таинственным свойством опьянять… Весь день шел дождь; Л. уходил на чай с Голди и привел его к нам на ужин. Голди был «унижен» падением Байеля[686], но все равно рассказывал свои лаконичные причесанные истории, а я пошла в Гильдию, которая порадовала меня здравым смыслом и подтверждением того, что она каким-то непостижимом образом хоть что-то значит для этих женщин. Несмотря на торжественную пассивность, у них есть глубоко скрытое и невнятное стремление к чему-то большему, выходящему за рамки повседневной жизни. Полагаю, дамы наслаждаются всей этой помпезностью чиновничества