Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников

четвереньках просеменил до обочины и подобравшись к стене ближайшего дома, с прытью человека, спасающего свою жизнь, закатился во двор под зелёными деревянными воротами с огромным по высоте ничем не прикрытым просветом.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — решительно выругался Бис, то ли ругая Вошанова или себя, то ли споря с собой, и пополз сквозь багажник за Тутыром.

Ему не хотелось оставлять этого спящего красавца внутри горящего авто, даже если тому было уже суждено не проснуться. Но вытащить не смог, тот оказался неподъемным. К тому же надышавшись ядовитого дыма, едко заметил: быть может, Хадаеву лучше сгореть, чем попасть в руки людей с неизвестными и, глядя на мертвые тела Голиафа и Берга, точно неблагочестивыми намерениями. Бис выпустил руки Инала, которые остались торчать протянутыми за спинки сложенного сидения. На мгновение ему показалось, он бредит и всё это очевидно кошмарный сон, потому как после тяжёлого ночного дежурства в голове не сохранилось объективности, кроме вздора и чепухи способных исключительно сниться.

С новым ударом пули в корпус машины Бис отрезвел от своих дурацких мыслей, пригнулся, осмотрелся — правда, сквозь дым никого не увидел — и с гадкой несвойственной ему суетливостью, ссутулившись, словно не осталось в нём и капли личной гордости, некрасиво побежал к жалкому укрытию, вроде кустарника дикой розы или шиповника, что со стороны походило на трусливый побег в кусты; затем, сохраняя вектор перемещения в створе горящего «мерседеса», под его прикрытием перебежал поближе к дому, скрытому в прохладной тени, и дальше — мимо цветных заборов в деревьях, сквозь листву которых золотом сверкало летнее солнце, до самого перекрёстка, где на углу устроился макет чаши композитного бассейна небесно — голубого цвета, помимо которого Бис толком ничего по пути не запомнил.

Бежать на протезе, на котором техническими характеристиками полагалось исключительно ходить, оказалось тем ещё состязанием, вроде марш — броска в противогазе и с раненым товарищем на плечах или пробежкой против ветра с камнями и градом ещё и с оглядкой назад, себе за спину, опасаясь погони. В последний раз ему показалось, что там, позади, он заметил три или четыре грозных фигуры в дыму, — считать не было времени, — которые что — то искали в огне или зачаровано смотрели на него… А может, это были простые зеваки, что сходятся на пожар, как на невиданный аттракцион. Уже через сто метров Егор выбился из сил и теперь не бежал, а как будто крался, прихрамывая на прямых ногах. На Торецкой он свернул вглубь улицы, тут же продравшись через прореху в ограждении на территорию какого — то «недостроя». Изрядно измотанный он вбежал в разбитый подъезд.

Дом, или скорее небольшой торговый центр в будущем, показался заброшенным. Едва оказавшись в помещении, у Егора против желания пропала всякая воля бежать дальше: за летящей в затылок или спину пулей не уследить, убегая. Гораздо честнее гордо встретить её лбом. Но так хотелось получить её не зазря, и не сейчас. Однако уйти от погони в случае, если не померещилось и его действительно преследовали, было делом крайне тяжёлым, вернее, почти невозможным. В строении, где внутри не хватало целых проёмов, спрятаться было негде, Бис понимал, здесь ему не укрыться от пуль и осколков, разве что преследователи потеряют к нему след, а затем интерес и не станут искать. Была ещё хрупкая надежда на то, что в городе уже знают о нападении на ополченцев батальона «Восток» и направят подмогу и помощь, подоспеют чьи — то патрули… «В конце концов, — уже без надежды думал Егор, — казаки из Народной милиции… А может быть, повезёт и его пронесёт — он сейчас здесь переждёт, отдышится и под покровом ночи уйдёт отсюда незамеченным. А если — нет; и придётся дать решительный отпор? — решал Егор, тяжело подымаясь по лестнице, заглядывая за каждый угол. — Для отпора место не совсем подходящее, но разве был выбор? В девяносто девяти случаях из ста такое осадное положение означало быть заблокированным в одной из комнат, где забросают гранатами и расстреляют из «калашей». Что я могу? — ощупал он карманы голиафовской разгрузки, вынимая и пряча обратно содержимое: пять снаряжённых магазинов от «Макарова», индивидуальный перевязочный пакет, пятнадцать — двадцать патронов россыпью, презерватив размером «икс — икс — эль»… — Вот, сука! Это ж самая нужная вещь на войне, чтобы спрятать в него голову?! — разозлился Егор на покойного хозяина разгрузочного модуля, напоследок обнаружив в крайнем кармане упаковку влажных салфеток со «вкусом» алоэ. — Даже кизлярский нож умудрился потерять по дороге! — быстро обругал он себя, но без гнева: с куском стали всё равно не попрёшь против свинцового града. — …Ну, и собственно, пистолет Берга… с глушителем — небольшой помощник в такой ситуации! Перспектива так себе: не мечта!» — вынес суровый вердикт Егор.

Словом, из того, что он мог предложить вооруженному до зубов противнику была отчаянная дуэль пистолета против автоматов на лестничном марше.

…Межэтажная площадка была загажена человеческим фекалиями и газетными обрывками, которые растащили по углам сквозняки, в воздухе стоял тяжёлый запах экскрементов. Казалось, никогда прежде Бис не испытывал такого изнурительного страха перед тем, что будет дальше, что даже такое убежище не вызвало неприязни и отвращения. Если это началось и должно случиться здесь, что он, собственно, планировал, то оно, это место, совсем не выглядело так как он рассчитывал и что его гибель придёт так скоро и так нелепо, и наступит неизвестно за что. И даже не геройски, как мечтала о том Катя… И в придачу в таком месте: среди человеческого дерьма… — Хотя, — подумал он, — совершенно неважно в чьём дерьме случиться вымазаться перед смертью: человеческом или каком другом… Идущих по следу эта грязь не остановит… — и дальше подумал, — …но — может, замедлить?! Лёжка на лестнице не совсем на ладони; если залечь чуть глубже — противник в прицеле появится раньше… Не укрытие, как хотел бы, но лучше, чем в пустом углу комнаты сдохнуть!» — мгновенно оценив обстановку и выбрав место у свода перил, Егор спустился вниз на площадку, собрал в газету, подобранную здесь же, куски заветренных испражнений и густо затёр ими небольшое окно. На лестнице заметно стемнело и затянуло жутчайшей вонью. У входа вдруг послышались голоса и шаги. Егор стремглав рванул вверх через две ступени — насколько мог это сделать на протезе со страху — далеко не резво, как бывает на родных ногах и адреналином в коленках, который как дополнительная пружина — когда весь, как пружина, как гуттаперчевый мяч. И залёг, примкнув