Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников

к пистолету глушитель.

Вошедшие вели себя тихо и разговаривали шёпотом. Бис напрягал слух, как глухой старик, приложив ладонь трубой и оттопырив ухо, но ничего не разобрал. Ноги преследователей зашаркали вверх по ступеням, но, ему показалось, не все, — всего двое, — будто кто — то не пошёл и вышел, дважды хлопнув железной дверью.

«Может разделились? Другие пошли дальше? — мечтательно решил Егор. — Хорошо бы!.. Или, может, зайдут в тыл? А может, я ошибся, и их — целый взвод…» — сердце бешено заходилось.

Внизу медлили, дышали тяжело, привыкали к полумраку, осторожничали.

«…В идеале, — решил Бис, — нужно выждать и поймать на лестнице первых двоих, успеть отстреляться в обоих и не попасть под ответный огонь; в противном случае: патроны быстро закончатся, смерть наступит скоро!»

В тишине издевательски не вовремя зазвонил телефон, о чём Бис подумал прежде, чем вообще понял, что звонит у него из кармана куртки. Сердце, будто сбилось с ритма и бешено заходило ходуном. Он отчаянно оскалился и противно застучал зубами, как крошечными молоточками. Шаги на лестнице на мгновение затихли; а может, он просто перестал что — либо слышать вокруг из-за биения пульса в горле — пару секунд было слышно только его и эту гнусавую электромеханическую мелодию.

— Он на верху! — отчётливо донеслось снизу.

Егор закопошился, забарахтался на бетонном полу как тогда, на гимнастическом коврике реабилитационного центра, когда учился на земле грести одной рукой, чтобы плыть. Чтобы сбросить звонок и сделать это быстро, требовалось отложить пистолет — но не сейчас, сейчас делать этого было нельзя, но и протезом тоже ничего не сделать. Перевернувшись на спину, Бис прогнулся в борцовском мостике с опорой на голову, лягнул правым протезом, чтобы согнуть его и, продолжая следить за межэтажной площадкой, стал капаться в кармане, удерживая искусственной рукой пистолет на груди. Вырвав мобильник из складок кармана, перевернулся на живот, ошалелыми глазами заметив на экране номер: нет, звонил не Песков на счёт пистолета, который Егор просил накануне и который уже раздобыл… почему — то он не вспомнил о телефоне раньше и о том, что мог сообщить Витьке о происшествии, нет… звонила Катя. Не раздумывая, Егор без жалости раздавил мобильник пистолетной рукоятью и отшвырнул от себя в сторону.

«Господь Блядь, ты что делаешь?!» — затряслись его руки, казалось, даже протез трясся всеми пальцами сразу. — Ну, а ты, Катя, чего, а? Что за странное стечение?! — жалобно простонал он и забормотал едва членораздельно, — …и познал я любовь, которую имеет ко мне Бог, к женщине, и уверовал в неё, потому что Бог есть любовь, и пребывая в любви, я пребываю, сука, в Боге, и Бог, блядь, во мне! — произнёс Бис, играя тонкими жилами на лице. — «Только бога нет! — давно решил он. — И Кати нет! А любовь к ней есть…» — осознавая, что у него что — то вроде «героиновой» зависимости от неё, психологическая патология, появившаяся ещё там, на чеченской войне, когда ничего так не хотелось, как вернуться к ней, к Кате — родной и любимой, любой ценой, любым способом, любым… только не мёртвым. И вот, он вернулся и быть с ней не смог… Что — то сломалось в нём на войне, а что именно так до конца и не понял, даже когда её не стало не понял. Он собирался оставить всё, что нажили вместе — ей и сыну; всё — это двухкомнатную квартиру, в которой большую часть площади занимали его тренажёры и разные устройства, чтобы облегчить нелёгкий быт инвалида. Но она, конечно, не осталась, — подумала: куда уйдёт инвалид на действительной военной службе из служебного жилья, — ушла сама, забрав сына. Сменила замок в свою личную жизнь и оставила его за дверью снаружи, где ему без неё стало только хуже; где ему без неё было не жить. Конечно, она не дала ему ключа от её новой жизни, не было ключа и к этой его патологии, не осталось ничего, кроме одного — избавиться от Кати, умерев. Избавить Катю от себя — не быть с ней — у него не осталось воли. В мутном сознании Егора сейчас с трудом умещались все эти мысли, которые он однажды старательно подвёл к одной единственной, финальной и отнюдь не пафосной: он здесь, чтобы умереть.

…Стараясь как можно меньше отсвечивать, Егор жался к бетону, будто хотел выдавить собой в застывшей форме фундамента скульптурную штамповку своего тела в мельчайших деталях, со складками одежды и носами армейских ботинок, одним живым коленом и своим выразительным подбородком; давить на бетонный пол коленным шарниром бионической ноги, как левой, не получалось. Боясь проморгать внезапное появление противника первым, он лежал, пялясь во все глаза, не замечая струящегося по шее холодного пота.

«…это убийство, спроси кого хочешь! — вспомнил Егор свои же слова, которыми убеждал с заднего сидения «мерса» Кобергкаева на месте подрыва Исы Абулайсова, на Соколе, — …обычное убийство…», — в последний момент он заметил две головы, одну выше другой… и выстрелил. Долговязый безвольно осыпался вниз, утащив за собой второго, пониже ростом, взбрыкнувшего рукой, выбросившего в Биса гранату.

«Всё!..» — решил Егор, и зажмурился.

Он услышал, а может, перед тем как закрыть глаза и укрыться в их темноте, заметил, что отделившийся спусковой рычаг гранаты хлёстко ударив в стену, полетел вниз и через секунды прогремел взрыв, который заполнил Егора изнутри тяжёлым свинцом, от которого не шелохнуться. Он как — то уцелел. Он эту тяжесть, влитую в оба уха, чувствовал во всём теле сразу, только пошевелиться не мог. Пыль стояла в рост — от пола до потолка — и никак не рассеивалась.

Он медленно, сначала ворочаясь, затем привстав на локти и колени, поднялся на ноги. Не издавая ни звука и без меры скалясь в обезьяньем зеве, словно ещё тот, первый примат, защищавший от врага свою территорию и угрожая всеми, до последнего, зубами во рту, спрятал пистолет в карман и, пошатываясь на ногах, стал обтирать и отряхивать лицо, волосы и одежду от серой липкой пыли. Требовалось со всеми мерами предосторожности провести разведку места, произошедшего минуту назад боестолкновения, но Егор не вспомнил о тактике боя и предписанных действиях, он о них не забылись, нет; в мозгу сработало другое: это ведь ещё не было войной. Не пришло на ум и то, что где — то там внизу вооружённые люди, что гнались за ним, что нужно поскорее уносить отсюда ноги, потому что они рядом, на лестнице, и где — то неподалёку