Верность месту - Клэр Бойлз

как команда сажает саженцы и ее люди настилают крышу в новых туалетах, Лия задавалась вопросом, были слова Элмера предложением мира, или она просто неправильно понимала его все это время, и он изменил свой взгляд на многие вещи. Может, просто произнеся вслух «Я не Энди», ей удалось что-то изменить. Если так, то это было невероятно хорошо. Она смотрела, как зловеще бурлит река, смотрела, как она набухает от безжалостных потоков дождя, а затем пришло время забирать Тайлера из детского сада. Лия чувствовала себя необычно. Ее жизнь внезапно стала слишком большой для одного взрослого человека и ребенка.* * *

Вода из водосточного желоба на крыше бежала к ливневым стокам за пределами детского сада, поток растекался по асфальту парковки большими веерами, исчезая в стремительном ручье, струящемся вдоль бордюра. Лия потопала грязными ботинками по коврику, нажала кнопку звонка и помахала в камеру у охраняемого входа. Мысль о том, что Тайлер заперт от нее, что ей нужно чье-то одобрение, чтобы попасть внутрь, ближе к сыну, всегда казалась странной. Администратор сказала:

— Я думаю, нам нужен хороший дождь.

Хотя Лия ее не поправила, она знала, что это не совсем так. Земля достигла насыщения несколько дней назад.

Госпожа Эверс, директор детского сада, высунула голову из двери своего кабинета.

— Миссис Тинкер? Мы можем поговорить минутку?

Лия кивнула. Ее вызывали в кабинет директора? Она почувствовала странную волну стыда, хотя и знала, что это чепуха.

— Тайлер не спит, — сообщила госпожа Эверс.

Лия рассмеялась:

— И вы мне об этом рассказываете! Он и по ночам-то почти не спит.

Госпожа Эверс подняла бровь и не ответила на улыбку Лии.

— У нас здесь такое правило.

— Как можно установить правило, касающееся сна?

— Государственные правила гласят, что дети должны спокойно лежать на матрасе не менее двадцати минут в день, — заявила госпожа Эверс.

— Конечно, но это совсем не то, что спать. Он не спал днем с тех пор, как ему исполнилось десять месяцев.

— Все остальные трехлетки спят, некоторые из них больше двух часов. В комнате во время сна должно быть тихо.

Лия уловила движение капель дождя на оконном стекле, то, как они опускались на него, как дрожали, не зная, падать им дальше или нет, прежде чем начать свой медленный, извилистый спуск к карнизу.

— Разве нет другого места, куда бы он мог пойти, пока другие дети спят? Комната для бодрствующих?

В голове Лии возникла картина «комнаты паники»[93], и она подумала, что, возможно, в данном случае аналогия верна.

— Это невозможно.

— Не так невозможно, как заставить трехлетнего ребенка молчать в течение двух часов. — Лия знала, что есть вещи, с которыми попросту невозможно справиться. Мужья, которые принимают преступные профессиональные решения. Дети, которые не устают днем. — Я не могу заставить его спать. В этом отношении я имею на него не больше влияния, чем вы.

— Если ситуация не улучшится, нам, возможно, придется применить дисциплинарные меры. Возможно, временный запрет на посещение детского сада.

— Вы применяете такие меры к дошкольникам?

Лия изо всех сил пыталась привести в соответствие свое видение детского сада — любящих дошкольников воспитателей, поющих ласковые песенки, мягко напоминающие детям, что пластилин «плей-до»[94] не предназначен для еды, и распределяющие время между уборкой и сказками — с отсутствием сострадания, которое, как она чувствовала, эти женщины совсем не испытывали к ее сыну. Встанет ли все на свои места, если он уснет днем? Любят ли здесь больше уставших детей?

— Мы оставляем за собой право. Это наша политика.

Лия подняла Тайлера в воздух, когда его к ней привели, почувствовала, как его живот прижался к ее груди, а маленькие ножки сжали ее бока. Она держала его дольше, чем обычно. Если бы она любила Тайлера больше, любила его горячей, вероятно, она могла бы противодействовать тому, каким его видит мир, тому, каким, возможно, мир заставляет его видеть себя.

— Мамочка, — произнес он, и его горячее, слегка кислое дыхание коснулось ее шеи. — Дождь все еще плачет?

— Дождь все еще идет, дружок. Пойдем-ка домой.

* * *

Ее новый жилой комплекс выглядел шикарно, в нем был даже общественный клуб с бассейном и тренажерным залом, но стены были тонкими, щелистыми, пропускающими не только звуки передаваемой по телевизору у соседей игры «Бронкос»[95], но и запахи овощных супов из их кухонь, равно как и искусственные ароматы шампуня из душевых. Лия насыпала в миску две чашки муки, две чайные ложки разрыхлителя, щепотку соли. Она решила воспользоваться моментом, чтобы почувствовать свободу и приготовить блины на ужин вопреки требованиям Энди, настаивавшего, чтобы блюда, которые готовят на завтрак, подавались только до десяти утра. «Это как в „Макдоналдсе“, — говорил он еще до того, как „Макдоналдс“ начал подавать завтраки весь день. — Они знают, что к чему. Так что положи конец этому дерьму в десять». У Энди было много таких строгих правил. Энди встал бы на сторону госпожи Эверс. Он считал, что дети бросают вызов власти, только если им это позволено, и ему было всегда ясно, что любые недостатки их сына заложены в нем неподобающей вседозволенностью со стороны любящей Лии. «Но отчасти в них был виноват Энди», — подумала она. Энди работал в ночные смены и проводил с Тайлером весь день, пока Лия работала. Вопросы доверия и вины были тяжелыми темами в ранние годы их брака. Это был парадокс матери-одиночки — с одной стороны, свобода принимать все решения самостоятельно, с другой — беспокойство о том, что она может принять решения неправильные.

Тайлер лежал животом на линолеуме, катая игрушечную копию мультяшной машины «Молнии» Маккуина[96] длинными дугами вокруг своего тела, издавая при этом губами тихие звуки двигателя. Лия вышла из раздвижной двери, встала на самом краю крытой лоджии и почувствовала, как туман сгущается на ее предплечьях. Короткая передышка от дождя, обещание нового ливня в темных облаках на западе. После холодного влажного воздуха лоджии она была благодарна за тепло, встретившее ее, когда она вошла в комнату.

— Пойдем, дружок, — позвала она. — Пора ужинать.

— Нет, спасибо, —