Верность месту - Клэр Бойлз

посвящена разоблачению дела, которое год назад отправило в тюрьму ее теперь уже бывшего мужа, Энди, служившего в полиции. Энди почему-то решил, что Бобби, их старый школьный друг, друг всех в городе, производит метамфетамин на заброшенном сахарном заводе, который Элмер купил по дешевке на аукционе после банкротства. Через несколько месяцев наблюдения Энди наконец вызвал команду спецназа, которая не нашла ничего, кроме нескольких старых банок с подозрительным порошком и комнаты, полной заячьих шкурок, изъеденных блохами.

— Это сахар, — заявил Элмер. — Там полно сахара.

Но Энди сказал, что экспресс-тест, который он сделал на месте, показал метамфетамин, надел на Бобби наручники, оставив все окна в старом офисе завода, в котором жил Бобби, разбитыми, а двери — сорванными с петель. Бобби провел неделю в тюрьме, пока образец, который послали в лабораторию, не дал положительный результат на крылья насекомых, пылевых клещей и да, сахар, но ни единого следа метамфетамина обнаружено не было. Бобби отпустили, но он был потрясен и сильно нервничал. Младший офицер сообщил о нарушении закона на месте происшествия, и было установлено, что Энди сфальсифицировал экспресс-тест. Расследование обнаружило подложные, недостающие и незаконно полученные улики в других делах, в которых участвовал Энди, и он уже шесть месяцев сидел в тюрьме. Элмер арендовал кран, купил уйму краски и огромными буквами написал на крыше старого завода следующее послание: «Это был сахар, дурак!»

Бобби и Лия дружили еще с начальной школы, а ее родители дружили с его родителями. Даже сейчас он не заблокировал ее на «Фейсбуке», что она считала каким-то чудом. В детстве она ела торт на вечеринках по случаю дня рождения Бобби, била его и Элмера, играя в «подковы»[91] на выпускном вечере в старшей школе. Когда Лия только начинала работать в их городе, Элмера, казалось, совсем не беспокоил тот факт, что она была леди с собственным мнением и способностью принимать решения, и другие мужчины, которые могли бы ей сопротивляться, последовали его примеру. Собственные родители Лии переехали во Флориду — пили днем на пляже, загорали, пока кожа не стала похожей на ту, из которой делают сумки, — так что Элмер и Марсия, его жена, стали для нее кем-то вроде вторых родителей. Когда родился Тайлер, они пришли навестить его с поздравительной открыткой и детской вязаной шапочкой ручной работы.

После всего этого Лия подала на развод, получила полную опеку над сыном и быстро скрылась. Она не видела Бобби или Марсию, только Элмера на работе, где он стал гораздо менее сговорчивым, если не откровенно холодным. Невозможно было определить, насколько сильно они винили ее в случившемся. Лия, в отсутствие другой информации, предположила, что Энди все испортил, и Элмер, и Марсия, и Бобби тоже, вероятно, никогда ее не простят.

Тайлер бросил пустую бумажку от маффина на пол кафе и начал кричать.

— Я хочу пончик! — вопил он. — ПОНЧИК!

Потом он заполз под стол, все еще воя глубоким гармоническим полутоном под аккомпанемент дождевых капель, которые, бросаемые ветром, тяжело стучали в окна и в стеклянную дверь. Одна из барист широко раскрыла глаза и слегка покачала головой, а другая скрыла ухмылку. Элмер толкнул Бобби локтем. Бобби отвернулся, чтобы Лия не могла понять, какую реакцию он скрывает.

В правой стороне головы Лии нарастала боль. «Если я куплю ему пончик, чтобы он заткнулся, — подумала она, — они скажут, что я его испортила». Тайлер прибавил громкость.

— Я ненавижу тебя, — заявил он, сопли и слезы блестели на его щеках, как глазурь. — Я хочу папу. Я хочу пончик.

Лия старалась выглядеть компетентной, нет, готовой урегулировать ситуацию. Ей нужно было казаться способной сделать это. Почему он так себя ведет? «Ему всего три года, — сказала она себе, — он ничего не может с этим поделать». Она поставила кофе на стол и опустилась на четвереньки. Жар пробежал у нее по спине, стыд ревел в ушах, как морская раковина. «Думаю, я тоже».

— Нужна помощь? — спросил Бобби.

Элмер фыркнул и покачал головой. Другие посетители смотрели на них, бариста закатывали глаза и перешептывались.

— Нет, спасибо.

Чего бы она сейчас ни отдала, чтобы перемотать утро назад, придерживаться обычной рутины, довольствоваться домашним кофе, скопами, ловящими рыбу, и теми частями мира, по которым она все еще могла передвигаться с комфортом.

Сидящий под столом Тайлер залез еще дальше от нее, все еще крича. Когда она подобралась к нему достаточно близко, он схватил ее за руку и укусил. Он не повредил кожу, но Лия охнула и отдернула руку с такой силой, что Тайлер упал на спину, с громким звуком ударившись головой о пол. Лия была в ужасе, ее переполняло чувство вины, а тут еще Тайлер начал повторять удавшееся ему движение и биться головой об пол. «Ради бога».

— Господи, — произнес Элмер.

Тогда Лия схватила Тайлера грубее, чем собиралась. Усевшись на полу по-турецки, она притянула сына к себе на колени и попыталась успокоить гнев, страх и растущую беспомощную темноту, которую его приступы вызывали в ее сердце, — в надежде, что это утихомирит мальчика. Она сделала глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, медленно сосчитала до трех, а затем попыталась прислушаться к успокаивающему стуку дождя по темным окнам. Когда ее голос смог придать видимость спокойствия ее гневу, она сказала:

— Не кусайся, дружок. Мы не кусаем людей. Это больно.

Тайлер размахивал руками, пытаясь достать своими маленькими кулачками до ее шеи, ее лица. Она притянула его к себе, пытаясь скрыть панику в голосе, повторяя снова и снова: «Я здесь с тобою, дружок. Я тебя люблю. Можешь успокоиться».

— И всегда он такой?

Это спросил Элмер. Никакой пощады.

— Папа, он просто малыш, — вступился Бобби.

Он выглядел обеспокоенным, напряженным, на грани того, чтобы потянуться к ней.

— Дайте нам минутку, — отозвалась Лия. — Ему просто нужно успокоиться.

Тайлер откинул голову назад, ударив ее затылком в челюсть, и Лия попыталась расслабить плечи, расслабить мышцы, дышать сквозь боль. Когда Тайлер вел себя так, она чувствовала, что должна сдерживать его, обнимать, быть и его щитом, и его смирительной рубашкой, но она не могла встать между его яростью и его сердцем, отчего не могла винить сына. Даже когда она пыталась успокоить