Верность месту - Клэр Бойлз

ребенок». Девочка вцепилась в мою грудь с первой попытки, не плакала, если только не нужно было ее перепеленать. Даже сейчас она не капризничает, моя Уилла. В ту ночь, что я провела в больнице, она спала четыре часа подряд, и хотя медсестры велели мне тоже спать, пока спит ребенок, я не могла. Рождение Уиллы было захватывающим, заставило меня чувствовать себя непобедимой. Потребовалось несколько дней, чтобы прийти в себя после прилива адреналина. В ту первую ночь в больнице, когда Уилла была завернута в хлопчатобумажное одеяло, а ее милая головка была покрыта мягкой вязаной шапочкой, я достала компьютер, чтобы отправить Энди фотографию.

Я была удивлена, увидев письмо, пришедшее от него. «Слышал от мамы. Придумал несколько имен для незаконнорожденных детей грустных клоунов с родео: Хихика. Крепышка. Техас. Смехачка. Шучу, сестренка. Как я понимаю, тебя можно поздравить».

Я не стала посылать ее фотографию. Я не могла вынести, что мою Уиллу станут связывать со мной. Мне хотелось навсегда оградить ее от любой жестокости, особенно от всего, что заставило бы ее соединить свое самоощущение с моей репутацией, с любой репутацией вообще. Люди будут верить в то, во что они хотят верить, касательно как себя, так и других. Я думаю, ключ в том, чтобы научить ее видеть это, не заставляя чувствовать своей ответственности, но для этого мне нужна совершенно другая версия самой себя.

На следующий день нас выписали, и я повезла Уиллу в коляске через улицу на встречу с мамой, слишком больной и слабой, чтобы покидать свою комнату. Ходить было больно. Я все еще была в сетчатом нижнем белье, с огромной послеродовой прокладкой, но солнце согревало мое лицо, и мир купался в ярком свете. Даже мама подняла жалюзи, и солнечный свет, проникающий в окна, затмил цифры на ее мониторах, осветив таинственные трубки, которые уже несколько недель работали над тем, чтобы сделать ее смерть максимально комфортной. Я верю даже сейчас, что мама прожила достаточно долго, чтобы встретиться с Уиллой, только благодаря силе своей воли. Маминой любви мне никогда не было достаточно, даже в конце, но она всегда присутствовала в моей жизни, а это уже кое-что.

Я приподняла мамину кровать, чтобы она села. У нее были кислородные трубки в носу и капельница в левой руке, но она обнимала Уиллу, прижимала ее к себе, ворковала и кудахтала как наседка.

— Она такая красивая, Лотти, — произнесла мама сквозь слезы, которые сверкали на солнце как серебро.

— Ее зовут Уилла, — сказала я. — Как Кэсер[90]. Такое случается, если бабушка работала библиотекарем.

Тут на лице мамы появилась искренняя улыбка, полная настоящего счастья. Свет ударил Уилле в лицо, и она чихнула своим нежным крошечным чихом. Мама прижала мою девочку к груди так, чтобы ее лицо было защищено от солнца.

— Боже, — сказала мама, улыбаясь. — Благослови тебя Господь, малышка.

Она почти пела, ее голос был таким мягким, таким любящим.

Там, в ее комнате в хосписе, я обернула Уиллу одеялом, которое мама когда-то использовала, чтобы затащить меня на дерево, и в которое потом заворачивалась долгие годы, дремля на солнце в кресле-качалке. Не было ни извинений на смертном одре, ни драматического выражения обид — точно так же, как мы не увидели в тот день на тропе маму-лосиху. Не было никакого спора, чтобы решить, должна была я попытаться защитить маму от опасности своим телом, или это должна была сделать для меня она. У мамы была своя история о наводнении, у меня своя, и когда я поняла, что мне не нужно их объединять, я снова почувствовала движение воздуха и позволила им обеим уйти, приблизившись к чему-то похожему на благодать. Когда я думаю о маме сейчас, когда тяжелая боль от тоски по ней переносится особенно тяжело, в моей памяти всплывают тщательно отобранные образы. Я представляю маму, спящую в своей кровати в хосписе, держащую Уиллу, как сокровище, как свет, который был в тот день повсюду вокруг нее.

Управление природными ресурсами

Лию повысили в должности из-за необходимости каждое утро ездить на стройплощадку Риверсайд-Оупен-Спейс — ее работа теперь больше касалась планирования, чем наблюдений за полевой командой. Но ее трехлетний сын Тайлер любил приезжать в Риверсайд, и ей нравилось бывать с ним в этом месте, представляющем нечто среднее между заброшенным индустриальным пейзажем и наполовину дикими, наполовину окультуренными многоцелевыми общественными землями. Это была идея Лии, возникшая еще много лет назад, — превратить старый карьер в открытое пространство, нарисовать карту системы троп и доступных рыболовных причалов, составить список местных водных растений, выращенных специально для данной среды обитания, заключить сделку с Отделом дикой природы Колорадо, чтобы снабдить пруды окунем, плотвой и синежабрым солнечником, построить площадки для надувных лодок. Через несколько дней Лия подпишет контракт на завершение проекта, и пространство бывшего карьера заполнится рыбаками, бегунами, собачниками, художниками-любителями, птицеловами и натуралистами, проверяющими наличие видов растений по своим спискам. До тех пор она могла приехать раньше рабочих бригад и показать эту городскую пустыню своему сыну, как будто она принадлежала им, как будто они одни владели этой красотой. Она могла пить кофе, пока облака меняли форму и перемещались над ней, пока луна исчезала, а ее собственная гордость за проделанную работу сияла, как восход солнца.

Этим утром она увидела, что необычно долгие дожди последних нескольких дней изменили ситуацию — тополя и ивы поникли, приобретя осенний цвет, и склонились к реке, уровень которой был слишком высок для сентября. Она была коричневой и бурлила, как в июне, все еще в пределах своих берегов, несмотря на предупреждения о внезапном наводнении, передаваемые по радио. Мир был странно тих, дождь приглушал обычный гогот гусей, шорохи кроликов, снующих в кустах.

Дворники на ее джипе работали с максимальной скоростью, а с заднего сиденья доносилось негромкое бормотание Тайлера. Лия всегда испытывала облегчение, когда он был в хорошем настроении. У нее были трудные роды, ребенок часто мучился коликами, а когда немного подрос и научился ходить, приобрел склонность убегать и прятаться в дальних углах магазинов, если она отводила взгляд хотя бы на секунду. В три он заставлял пожилых женщин приподнимать брови и поджимать губы, а в детском саду он вел себя так шумно, что воспитатели неизменно упоминали