Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

и обаятельной улыбкой для нас и тяжелым кулаком для солдата. Мягкий приятный баритон вполне соответствовал его декоративной гвардейской внешности. Попал Бочкарев к нам в батарею за год до начала моей службы. До того он служил в Варшаве, в 3-й гвардейской конной батарее. Поэтому первое, что он меня спросил при нашем знакомстве, не брат ли я гродненского гусара, и на мой утвердительный ответ сделал приятное и несколько лукавое понимающее лицо. Действительно, там, в Варшаве, наши артиллеристы жили в большой дружбе с гусарами и уланами. Тем более, что помещались все в одном месте, в Лазенках. Артиллеристы приходили в собрание гусар и улан, как к себе домой. Офицеры-кавалеристы, конечно, все хорошо знали подпрапорщика Бочкарева, и при встречи с ним здоровались, как со своим подчиненным.

Назначен был Бочкарев к нам вахмистром в связи с увольнением в запас старого вахмистра Титова (подлинную фамилию его я забыл), прослужившего в 1-й батарее Его Величества более 25 лет. Столь долгий срок пребывания на сверхсрочной службе снискал ему широкую популярность и большое уважение у всех гвардейских начальников. Он служил вахмистром уже тогда, когда Николай II, будучи наследником, в начале 90-х годов командовал 1-й батареей, и был поэтому лично ему известен. Рассказывали, что он сумел так себя поставить, что его побаивались молодые офицеры, не говоря, конечно, о солдатах. Он, конечно, был полный и неограниченный владыка в своей батарее. На протяжении долгих лет он собирал обильную жатву с солдат и имел гарантированный гонорар и с командира, и с тех господ офицеров, которых он избавлял от неприятной и докучной обязанности вникать в строевую службу и учить солдат. Он был хороший и разумный хозяин, и батарейное хозяйство у него было поставлено прекрасно, что не могло не радовать командира батареи и требовало от него благодарности. Но и старший офицер батареи, который по военному уставу является хозяйственным руководителем батареи, мог спать вполне спокойно. Титов был женат, но свою «бабу» держал где-то в деревне, в Смоленской или Калужской губернии. По-видимому, он хорошо знал, как неприязненно относится начальство к женатым вахмистрам. Он довольно ловко приспособился обходиться без женской ласки. Как можно было понять из разговоров солдат, он действовал, как Фридрих II или как султан в гареме, который бросает платок той или другой одалиске, смотря по настроению. Надо думать, что это обстоятельство не могло не быть известно начальству, но, как показывали факты, оно предпочитало смотреть на шалости вахмистра сквозь пальцы, лишь бы удержать его на службе. Однако наступил день, когда этот почтенный служака решил, что все, что было доступно его мечтаниям на царской службе, он уже получил, и пора подумать об отдыхе. Это решение совпало, как говорили, с постройкой у него на родине еще одной паровой мельницы. Видно «баба» хозяйничала без него неплохо. Он попросил уволить его в запас. Командиры в один голос запротестовали и заявили, что и слушать не хотят об его уходе со службы. Тогда он обратился к различным старым генералам, некогда бывшими офицерами 1-й батареи, и просил похлопотать за него. Ему ответили, что никто не может себе представить 1-ю батарею без вахмистра Титова. Он предупредил начальство, что раз его не увольняют по хорошему, то придется уволить по дисциплинарному уставу. Он стал напиваться и безобразничать. Ему объявляли выговоры в приказе, но не увольняли. Он не являлся на службу. Никто этого не замечал. Тогда он решился на крайний шаг: поджег цейхгауз. Только тогда его уволили, без отдачи под суд. Проводы его, говорят, были очень торжественные. Он получил много ценных подарков от старых и новых офицеров. Он уже имел все медали, которые могли носить нижние чины армии.

Офицеры его не забывали, и в мое время говорили о нем с умилением и теплом.

Бочкарев, таким образом, получил довольно сложное наследство. Репутация лучшей батареи поддерживалась в значительной мере авторитетом вахмистра Титова. После него обнаружились разные недостатки. Многие офицеры привыкли не заниматься службой, а только присутствовать в батарее в положенные расписанием часы. Само собой, что был ликвидирован «институт одалисок», но его длительное существование принесло свои печальные плоды, о чем речь будет дальше.

Бочкарев в 1914 году ушел с батареей на фронт. Получил несколько георгиевских крестов и очень мечтал стать офицером. Убыль в офицерском составе в 1915 году помогла ему в этом. Он был произведен в прапорщики и получил назначение в какую-то армейскую артиллерийскую часть. Вспоминаю случай на фронте, в котором Бочкарев показал себя блестящим специалистом в области профессиональных военных обычаев. Осенью 1914 года наша батарея остановилась в городе Августове. Расположилась в казармах, покинутых в связи с войной местным пехотным полком. Мы с Бочкаревым заняли абсолютно пустую офицерскую квартиру и наслаждались тишиной и покоем после беспокойного марша по корням и пням августовских лесов. Как приятно было спать на полу, имея крышу над головой!

Как-то утром, когда мы попивали чаек, к нам вошел незнакомый пехотный полковник. Мы встали. Он подошел к нам и поздоровался с каждым из нас, вольноопределяющихся, за руку. Дойдя до Бочкарева, он протянул и ему руку, но Бочкарев, не подавая руки, представился ему: «Подпрапорщик Бочкарев». Полковник, не расслышав, спросил: «Что?» – и продолжал держать свою протянутую руку. Бочкарев еще раз громко и отчетливо доложил о себе. Тогда полковник, видимо сообразив в чем дело, отнял руку и несколько обиженно спросил, надолго ли мы заняли эту квартиру? После его ухода мы были смущены и взволнованы происшедшим случаем с рукой и стали выговаривать Бочкареву за то, что он не подал руки полковнику. Но Бочкарев уверял нас, что иначе он поступить не мог, что бывали случаи, когда офицеры, ошибаясь, здоровались с ним за руку, а потом, заметив ошибку, начинали всячески ругать за то, что не предупредил о своем солдатском звании. Нам показалось это чудовищным. Но, зная армейские обычаи, мы допускали любое проявления хамства со стороны господ офицеров. Мы допускали, что в официальной обстановке офицер не подавал руку солдату, но на фронте, в домашних условиях, в которых находились мы в данном случае, это проявление офицерской, сословной спеси нам было омерзительно. Стыдно, неловко было смотреть Бочкареву в глаза. Стыдно за своего товарища, стыдно за человеческое достоинство. Дискриминация, каста неприкасаемых!..

Из примечательных событий лагерного сбора надо упомянуть стрельбу батареи на военном поле, а потом на море в районе Ораниенбаума. Этих стрельб было очень мало. Всего два раза на военном поле. При однообразии лагерной жизни стрельба явилась все же