Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

Матери тогда было 46 лет. Она скончалась в 1936 году. Если она не дотянула до 25 лет жизни, обещанных ей хирургом, то это можно объяснить тяжелыми бытовыми условиями и плохим питанием военных и революционных лет. Однако предаваться грустным мыслям в военной обстановке не приходится.

Я был назначен встать в ряды конных разведчиков. При выезде из ворот казарм пушки и зарядные ящики загрохотали по булыжной мостовой, заглушая человеческую речь. Этот грохот продолжался до выезда из города. Было холодно, неприветливо и неопределенно на душе. Наверное, никто тогда из нас не думал, что не позднее, чем через год нашей батарее будет суждено не раз громыхать по улицам безмолвных и притихших городов Восточной Пруссии. В дороге, несмотря на солнце, стало еще холоднее, и когда мы уже подходили к лагерю, пошел сильный снег с градом. Мы все сильно продрогли, так как были одеты в летнюю походную форму, то есть в одни гимнастерки.

1-я и 2-я батареи размещались в деревне Михайловке, в 6-ти верстах от Красного села. Для того чтобы там найти себе квартиру, я заблаговременно ездил туда с Штукенбергом. Мы долго ходили вдоль деревни, протянувшейся на версту, стараясь поселиться поближе к своим людям, но все избы были уже заняты. Наконец, кто-то предложил нам занять верх большой избы в самом начале деревни. Офицеры там не хотели жить, так как еще недавно там застрелился их товарищ, поручик Зиновьев. Это довольно темное и мрачное помещение состояло из двух больших летних горниц. Необходимую мебель, как-то: стол, стулья, походную кровать и широкую тахту перевезли из Петербурга. Квартира несимпатичная, но другой не было. Первое время по ночам бывало жутко. Что-то стучало, стонало, трещало. Но приведение не показывалось.

Шли мы из Петербурга «походным порядком», часа три, если не больше. Когда я добрался до нашей квартиры, то нашел там Додю Штукенберга в довольно жалком виде. Он совсем замерз, дрожал от холода, стучал челюстями и не мог согреться на своей походной постели, тем более, что мы, надеясь на май, и не захватили ничего теплого, чтобы прикрыться. Однако стакан доброго старого рома, который я привез в своей походной фляжке, согрел Додю, а приготовленный на примусе его любимый омлет, вернул хорошее настроение.

Служба наша заключалась в батарейном учении в пешем и конном строю. Пешее учение сводилось к действиям батарейной прислуги при орудиях. Для конных учений батарея с орудиями направлялась на военное поле, версты за три-четыре, и там по команде командира проделывала всякие перестроения на различных аллюрах. За очень редким исключением все это учение сопровождалось невероятным криком и руганью, которая передавалась по команде сверху вниз. Командир батареи кн. Эристов ругал старшего офицера и взводных, и всех вообще за неточное знание устава и недостаточно быстрое перестроение. Офицеры ругали солдат. Солдаты ругали и дергали своих коней. Кони считали, что при создавшейся ситуации им всего лучше держаться вместе, и не было никакой силы заставить какого-нибудь коня выехать из строя и отделиться от батареи. Один только вахмистр, который хорошо знал все команды и устав, сохранял наружное спокойствие и самообладание, подсказывал молодым офицерам, что надо делать. Новый способ «немого» командования батареей при помощи сигналов, подаваемых командиром шашкой, был только что введен в артиллерийский устав. Предполагалось, что командиру, находящемуся на некотором расстоянии от батареи, удобнее командовать знаками, чем голосом, который в боевой обстановке может быть и не услышан. Правда, наряду с шашкой команда подавалась и сигналами трубы, звуки которой были слышно отчетливо и на большом расстоянии. Насколько мне известно, в войну с Германией ни одного раза не применялась немая команда, что можно было, конечно, предвидеть заранее.

На учении в Красном селе господа офицеры применяли смешанный способ управления батареей в поле: голосом и красноречивыми жестами, где эволюции шашкой играли наименьшую роль. Это был способ «mixt». Поминание некоторых неблаговидных эпизодов из биографий родителей нижних чинов продолжалось часа два, после чего батарея возвращалась домой, то есть в Михайловку. Песенники выезжали вперед и все приходили в мирное благодушное настроение. В это время никто старался не думать, что завтра опять будет все происходить также хаотично и надрывно, гнусно и глупо!

Если по пути нам встречалась 2-я батарея, то «песенники» исполняли так называемый «галоп 2-й батареи», то есть пели известную тогда цыганскую песню «За дружеской беседою…», а песенники 2-й пели наш галоп: «В деревне Михайловке девка родила». Тем самым мы выказывали уважение и почтение нашей братской батарее, и они отвечали нам тем же. Во время этого пения офицеры отдавали честь, как при исполнении полкового марша или гимна. Этот спектакль доставлял большое удовольствие всем его участникам.

Командовал 2-й батареей полковник Гриппенберг, сын генерала, известного во время войны с Японией. Полковник лишился ноги в этой войне, что не мешало ему очень смело ездить верхом, причем ногу-протез ремнями привязывали к седлу. Ездил он всегда галопом, потому что так для него было удобнее. Зато это создавало ему репутацию лихого командира. Конечно, в случае какой-либо аварии с лошадью он мог бы сильно пострадать.

Кормились мы с Додей из офицерской столовой. Это было дорого и неудобно. Приходилось самим ходить на «Царскую дачу», так называлась небольшая летняя дача, построенная для Николая II, когда он в 90-х годах командовал первой батареей. С тех пор там летом жили командиры батареи и помещалось офицерское собрание. (Дача была построена в ложнорусском, «ропетовском» стиле, с «петушками»). Это давало лишний случай встретить кого-нибудь из офицеров, что совсем нас не радовало. Платили мы за нашу квартиру тоже дорого: кажется, рублей 200 за три месяца. Живя в Михайловке, мы совсем не чувствовали себя «на даче». И сама деревня без единого деревца, и жалкие огороды, и совсем скучная, чахлая природа, вполне отвечала лагерному настроению, когда оставалось только одно: пить, пить и пить. Что мы и старались делать по силе возможности.

Наконец я был произведен в старшие фейерверкеры (старший унтер-офицер с тремя нашивками на солдатском погоне). Это произошло так. Как-то на учении при орудиях Эристов подозвал меня и спросил, какой прицел я скомандовал бы, чтобы обстрелять идущую по военному полю 2-ю батарею?

«Прицел пять ноль, трубка – 5 ноль, Ваше сиятельство».

«Недолет».

«Прицел шесть ноль, трубка пять пять», – импровизировал я.

«Перелет, и большой».

«Прицел пять пять, трубка пять пять».

«…И 2-я батарея благополучно возвращается домой в Михайловку. Можете прицепить себе третью нашивку».

«Покорнейше Вас благодарю, Ваше сиятельство».

Так Эристов не мог отказать себе в удовольствии поиздеваться