Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

мы уже спали после утомительного рабочего дня, нас разбудил вестовой из канцелярии батареи. Он передал мне приказ по конной артиллерии, подписанный Орановским, и сообщил, что его срочно послал ко мне Огарев, старший офицер батареи. Никогда раньше нам, вольноопределяющимся приказы не присылались, и тем более ночью. Заподозрив недоброе, я при свете свечи прочел, что в расписании дежурств на гауптвахте в Красном селе стоит моя фамилия на первом месте. Я знал, что каждому из нас в течение лагерного сбора придется быть караульным начальником при штабе нашей бригады в Красном селе, но надеялся, что это будет позднее, а пока почитывал устав караульной службы. И вдруг!.. Так как я служил в первой батарее, очередь началась с меня. Конечно, остаток ночи я не спал и, волнуясь, проклинал все и всех. Рано утром я побежал в батарею, чтобы захватить с собой назначенного от нашей батареи мне в помощники младшего фейерверкера, который тоже перепугался и бросился начищать свои сапоги, памятуя, что Красное село не Михайловка, где наше строевое начальство не очень придиралось к внешнему виду солдат. А в Красном всякого начальства, хоть залейся! Дежурного по батарее я попросил передать вахмистру, который еще спал, что мы выбыли в Красное село для несения караульной службы. По дороге я старался припомнить устав, но к ужасу своему убедился, что забыл от волнения все его параграфы. Я помнил только наставления Линевича и Перфильева, что о каждом выстреле часового на посту военный министр докладывает государю Императору.

Явившись в 4-ю батарею к нашему старому другу вахмистру Степану Петровичу Зайченко, я сообщил ему о причине моего прибытия. Он выразил некоторое удивление, заметив, что караульным начальником по расписанию назначен их фейерверкер. Я показал Зайченко приказ. Он пожал плечами и пошел мне помочь вступить в должность караульного начальника. Караульное помещение с гауптвахтой помещалось на самом шоссе, по которому беспрерывно проезжали всякие высокие начальники, начиная с командующего войсками гвардии великого князя Николай Николаевича. Для всех для них надо было выстраивать караул с различными церемониями для отдания им чести. Выстраивался караул и в других случаях, предусмотренных уставом караульной службы, самой зловредной и бесполезной книжонкой, созданной высокопоставленными военными тунеядцами специально для того, чтобы портить кровь таким лихим «вольноперам», каким был тогда я. Никакой «мувмант» тут уж помочь не мог. Просто надо было знать караульный устав, что я сказать про себя никак не мог. Поэтому я решил не прикрываться фиговым листком своего сословного превосходства и откровенно обратился к солдатам 4-й батареи, находящимся в моей команде, с просьбой мне помогать и подсказывать, что и как надо делать.

Помимо беспокойства чтобы не пропустить какое-нибудь высокое лицо, я чувствовал себя неуверенно по отношению к арестованному солдату 4-й батареи, сидящего на гауптвахте под моим надзором. Зайченко меня предупредил, чтобы за ним поглядывать: может напиться пьяным, и вообще. Арестованный только номинально находился под замком. Он запирался в камеру только тогда, когда появлялся дежурный офицер или другой начальник. В остальное время «заключенный» сидел, покуривая с командой, или играл в карты. Вечером мой арестант что-то повеселел, и в воздухе запахло горючим.

Вдруг мой помощник предупредил меня, что по шоссе движется Кавалергардский полк с полковым штандартом. А это значило, что надо выстроить на линейку весь караул для отдания чести, что я и сделал. Но когда полк подошел к гауптвахте, то определилось, что штандарта при нем нет.

Началась дискуссия: распускать караул или держать его, имея в виду, что кашу маслом не попортишь. Старые солдаты ушли в караульное помещение, а некоторые остались со мной, из любопытства. Получилось что-то совсем ни на что не похожее. Беспорядок и неразбериху в карауле можно было сразу заметить. Конечно, если бы это проходили не Кавалергарды – «аристократический военный клуб», как писал о них Игнатьев, а более эрудированная в строевой службе часть, то мне бы не прошло это безобразие без последствий. Но самое неприятное обнаружилось в последнюю минуту: штандарт все-таки был с ними, а я от волнения его не приметил, и никто мне об этом не сказал! Я был крайне раздосадован и совсем потерял голову от огорчения, и ожидал всяких неприятностей. Так что, когда пришел в караульное помещение наш адъютант, А.П. Саблин, то я решил, что он несет мне, по крайней мере, выговор. Но оказалось, что он пришел спросить, почему я нахожусь в карауле? Я показал ему приказ, подписанный им. «А, вот как? Я и забыл», – сказал Саблин.

Наступила ночь, мой помощник дипломатично спросил меня, как я отнесусь, если к арестованному ненадолго придет его «сестра»? Я отверг эту просьбу. Солдаты стали меня уговаривать. Парень посажен на тридцать суток. Скучает. Я согласился, чтобы «узник» поговорил с сестрой через окно своей камеры, выходящее на задворки 4-й батареи. Однако «сестре» это не понравилось. Она фыркнула что-то, пожала плечами и ушла. По-видимому, она не знала того, что знают все наши десятиклассницы, что Маша Троекурова имела сношения с Дубровским через дупло. Я же предлагал заменить дупло окном. Однако остальная часть ночи прошла спокойно, если не считать, что приходил проверять посты дежурный офицер. Утром я сказал об этом арестованному, и поздравил себя, что не разрешил «сестре» ночевать у него.

«Напрасно беспокоитесь об этом», – сказал мой узник. Он подвел меня к окну своей камеры с железной решеткой и без малейшего труда вынул из нее несколько железных брусьев.

«Пока бы вы ему рапортовали, ее и духа бы здесь не осталось», – сказал он под дружное гоготанье всего караула. Мне оставалось только присоединиться к общему веселью.

Так что, ночью все спали, кроме меня и часового.

Когда я вернулся в Михайловку, Эристов сказал мне, что я все перепутал с дежурством и что по приказу я должен был вступить в караул не вчера, а только сегодня. Итак, я исполнил приказ на сутки раньше! И никто меня не остановил и не поправил. Виноват во всем был, конечно, Огарев, который создал ночную панику с приказом. То, что недосмотрел приказ малограмотный Зайченко – это понятно. А Саблин, который не сумел прочитать свой собственный приказ?! Как этот сам по себе незначительный эпизод характерен для служебных нравов гвардейской конной артиллерии! А может быть не только гвардии конной артиллерии, а вообще гвардии в предреволюционные годы, когда весь государственный строй «вонял с головы». На ошибках учатся. Я подробно рассказал моим товарищам вольноопределяющимся обо всем случившемся со мной. Они внимательно слушали и все приняли к сведению, поэтому,