Силуэты минувшего - Георгий Алексеевич Римский-Корсаков

в свою очередь передал это дело вахмистру. Когда почти все капсули были вынуты, кто-то позвал Зайченко (вахмистра), и доканчивать разрядку снарядов осталось трое солдат. Они спешили скорее доделать свою работу и пойти обедать. Один из них, солдат первого года службы, для быстроты решил не пользоваться специальными щипцами, а взял молоток и, приказав товарищу придержать снаряд, стал выколачивать капсуль. Произошел взрыв. Солдата, который помогал держать снаряд и прижал головку его к своему животу, разнесло на мелкие части. Двое других были сильно контужены.

Кутайсов донес о случившемся рапортом Орановскому, командиру бригады. Орановский доложил об этом случае командиру гвардейского корпуса, Безобразову (генералу «вот-ведь»), а этот последний – великому князю Николаю Николаевичу, командующему войсками гвардии и округа. И, наконец, рапорт Кутайсова попал министру Сухомлинову для доклада царю. К рапорту командира батареи был приложен акт произведенного дознания за подписями старшего офицера, одного из младших и старшего писаря батареи. В акте, между прочим, было написано, что в результате взрыва, происшедшего от неосторожного обращения со снарядом, был убит канонир Афанасьев, происходящий «из крестьян села Волчки, Рославльского уезда, Костромской губернии». Царь внимательно прочитал рапорт и наложил такую резолюцию: «Сожалею о случившемся, но Рославльского уезда в Костромской губернии не знаю».[34] Получив такое деликатное указание царя на незнание им географии России, министр счел нужным заметить Безобразову допущенную Орановским ошибку в рапорте. Безобразов объявил в приказе по гвардейскому корпусу выговор Орановскому за небрежное составление рапорта.

Орановский в приказе по батарее объявил строгий выговор командиру батареи Кутайсову и приказал наложить строгое взыскание на тех, кто допустил ошибку в названии губернии. Кутайсов посадил под арест старшего офицера на трое суток, младшего офицера (производившего дознание) – на семь суток, и писаря, писавшего рапорт и дознание, разжаловали в рядовые.

Таким образом, благодаря резолюции царя, фиксировавшего свое внимание не на факте гибели человека, а на канцелярской описке, совершенно изменилось отношение начальства к содержанию рапорта. Никто не понес должного наказания за преступную халатность при исполнении служебных обязанностей. Взыскания были наложены за незнание отечественной географии. По этому поводу говорили, что Николай, как все Романовы, обладал очень хорошей памятью. Особенно хорошо он знал географию. Он отлично помнил фамилии всех генералов и командиров частей. Помнил, где какой полк расположен, а ведь их было сотни. Кроме того, говорили, что Николай особенно хорошо знал Костромскую губернию, так как считал себя, как Романов, дворянином этой губернии.

В нашей семье сохранился рассказ, наглядно подтверждающий факт обладания исключительной памятью некоторыми членами семьи Романовых. Генерал-инспектором военных учебных заведений был великий князь Константин Константинович (поэт К.Р.). Он ежегодно объезжал кадетские корпуса, расположенные в разных городах страны. Один мой родственник, Илюша Раздеришин, начал учиться в Киевском корпусе, который как-то посетил Константин Константинович. Потом Илюша по неуспеваемости в науках перешел учиться в Воронежский корпус. Обходя выстроившиеся роты кадет и пристально, как всегда, вглядываясь в лица подростков, князь вдруг остановился перед Илюшей и спросил: «Позволь… ты же учился раньше в … (К.Р. на секунду задумался) в Киевском корпусе? Как твое имя и фамилия?» Илюша назвал себя.

Два года спустя Илюша заканчивал Орловский корпус.

«А, Раздеришин, здравствуй. Мы с Илюшей старые знакомые, еще с Киевского корпуса», – обратился Константин Константинович к удивленному директору. Надо заметить, что никаких особых примет Илюша в своей наружности не имел и даже, можно сказать, что обладал чрезвычайно обыкновенным лицом, каких тысячи.

Зима пролетела быстро. В апреле учебная команда была нами закончена. Мы имели право быть произведенными после экзаменов в старшие фейерверкеры, т.е. старшие унтер-офицеры (три желтые нашивки на погоне). Экзаменовали нас на плацу в Павловске, разбив по батареям, наши командиры. У меня сошло все более или менее благополучно, кроме знания материальной части орудия и построения «параллельного веера», на что обращал большое внимание Эристов, командир нашей первой батареи. Мезенцевых и Штукенберга их командиры никаких таких премудростей не спрашивали, и тут же приказали им нашить две нашивки. Мне же Эристов сказал, что я должен ещё подучить построение веера, без чего нельзя себя считать артиллеристом.

Учебная наша страда кончилась. Через несколько дней нам предстояло выехать в лагеря.

Господа офицеры устроили гулянье «монстр» по случаю окончания наших занятий. Все солдаты учебной команды в качестве песенников были приглажены петь и пить в офицерское собрание. Нас, вольноопределяющихся, пригласить забыли.

Простившись с вдовой Постельниковой и с Маврушей (совсем пушкинские персонажи), мы переехали на жительство в Петербург.

Глава II

Не успели мы вернуться из Павловска в Петербург, как стали готовиться к выезду в лагерь Красного села. Однако я побывал и на скетинг-ринге, куда меня привлекало не само катанье на роликах, а элегантное общество. Громадное удовольствие я получил и от посещения маленького, ничем не примечательного, похожего на коробку кинотеатра «Марс», на Знаменской, рядом с Кирочной улицей. Он вмещал не больше ста человек публики. Встретить там офицеров было невозможно. Приходили сюда одни и те же люди, завсегдатаи, энтузиасты кино, как например семья Вонлярлярских. Музыка была представлена старой пианисткой и молодым скрипачом. Здесь я увидел два замечательных фильма: «Липучка» («La glie»), французский, и «Охоту на слонов в Африке». В этой картине было, между прочим, показано, что негры, убив слона, не ели его мясо до тех пор, пока в разлагающейся туше не появлялись громадные жирные черви, которых с удовольствием поедали черные охотники. Это произвело на меня такое сильное впечатление, что я стал вегетарианцем, и не ел мясо ни при каких условиях, даже на войне. Только голод первых лет после революции вынудил меня опять есть мясо. Впрочем, я избегаю его и сейчас, и ем по необходимости.

Мы жили тогда на Троицкой улице близ Загородного. Дом был совсем новый и не успел просохнуть. В квартире была страшная сырость. Обои отваливались от стен. Для больных почек матери эта сырость была вредна. По совету хирурга Федорова она решилась на удаление больной почки. Тогда, кажется, только он один делал такие операции. Это дело было новое и не совсем проверенное. Операция состоялась 3 мая 1913 года, как раз в тот день, когда наша первая конная «батарея Его Величества» вышла на рассвете в Красное село. Конечно, состояние матери меня очень волновало. Однако все закончилось вполне благополучно, и мать стала чувствовать себя удовлетворительно. Перед операцией мама спросила Федорова, сколько она сможет прожить с одной почкой. Он подумал и сказал: «Что же, лет двадцать пять я могу Вам обещать».