Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934 - Артем Юрьевич Рудницкий

о том, с какой помпой встречали и принимали падишаха (включая поездку по стране, в Крым и т. п.) можно узнать из книги Оксаны Захаровой[447].

Наверняка афганские дипломаты, как и любые иные восточные дипломаты, про себя посмеивались над «упрощенным» советским протоколом, что бы там ни говорилось. Церемониальность, чинопочитание, подчинение младших старшим, по возрасту и положению, были у них в крови и нередко выливались в угодливость и раболепие. В феврале 1929 года Флоринский был свидетелем того, как афганский посланник в Москве встречал афганского наследного принца. Тот вышел из поезда в легком платье, и дипломат тут же скинул с себя шубу, чтобы укутать Его Высочество. Но «тут же забрал шубу у одного из своих подчиненных»[448].

У Флоринского установились доверительные отношения со многими персидскими и турецкими дипломатами. Включая первого персидского посла (в ранге посланника) в Советской России в 1918–1921 годах Ассад-хана (Ассадул-хан Асад Бахадур), естественно, аристократа, из старинного и влиятельного рода. Вместе с тем он отличался скромностью, неприхотливостью и мужественно терпел условия военного коммунизма. Признавался в своих «симпатиях к Совпра и “к отдельным его членам”», особенно подчеркивая свое расположение к Льву Карахану. И даже помогал с передачей оперативных сообщений. В 1918–1919 годах пересылал шифрованные телеграммы большевистского руководства Вацлаву Воровскому, когда тот был полпредом в Скандинавии. В Москве тогда еще не наладили шифрсвязь или она функционировала со сбоями (например, Адольфу Иоффе в Берлине приходилось отправлять и получать телеграммы по открытым каналам) и помощь персидского посла была весьма кстати[449]. По сути это уникальный случай в мировой практике.

В 1928 году Ассад-хан проездом через СССР направлялся в Польшу, его назначили послом в Варшаве, и по пути, конечно, он не упустил возможности повидаться с Флоринским. Шеф протокола сделал такую запись в дневнике: «Сейчас он (посол – авт.) счастлив отметить колоссальный рост СССР. Он хорошо знает нашу страну и поэтому во время последней поездки мог оценить могучий сдвиг в экономическом и культурном отношении. На его симпатии не повлиял даже эпизод в поезде по пути в Баку. Пустил в купе неизвестного человека, “который разжалобил его своим рассказом”, а потом унес шубу и деньги». В том же вагоне находился сотрудник ОГПУ, поэтому злоумышленника скоро задержали, «но шубы уже не было». Ассад-хан жаловался: «Когда теперь купишь другую? Ведь он настоящий пролетарий (тут же продемонстрировал рваную подкладку своего пиджака и дырки на вязаном жилете)»[450].

Ассад-хан просил рекомендовать его советскому полпреду в Польше Владимиру Антонову-Овсеенко, высылать ему через полпредство «Правду» и «Известия», а также «в небольших количествах икру (полтора-два кило… для обедов, которые он устраивает время от времени)». Флоринский в своей раскованной манере не преминул заметить, что персидский посол «по-прежнему остроумен и многоречив; беседу вел в свойственном ему непринужденном тоне “старого парижанина”»[451].

После Ассад-хана длительное время (до 1928 года) послом Персии в Москве был Али-хан Голи Ансари, который не меньше Ассад-хана благоволил к СССР и в 1921 году подписал советско-персидский договор о дружбе. Личностью он был заметной, влиятельной и яркой. Прекрасно знал Россию, служил в персидском посольстве в Санкт-Петербурге еще до революции. В 1919 году прибыл в Версаль во главе персидской делегации. Как замечал Флоринский (со слов посла), встретили ее там торжественно, но к работе конференции не допустили. Такое оскорбление не забывается, а Ансари и без этого трудно было упрекнуть в симпатиях к странам Антанты. В основном он не любил Англию и слыл закоренелым англофобом[452].

«…Ансари определенно придерживается ориентации на СССР, а не на Англию», – замечал Флоринский. Важное обстоятельство, особенно учитывая вес посла – он одновременно являлся министром иностранных дел Персии, а в московском дипкорпусе долгое время был дуайеном. В марте 1926 года шеф протокола просил Чичерина проявить уважение к Ансари и лично поздравить его с праздников весны Наврузом: «Посол будет, вероятно, принимать днем (от 4 до 6) лиц, желающих его поздравить. Не сочли бы Вы полезным, чтобы оказать внимание старику, заехать лично его поздравить?»[453].

Занятно, что в глазах Флоринского Ансари выглядел стариком, хотя тогда ему шел только 51-й год. Карлис Озолс так его обрисовал: «Сам посол был очень интересный, красивый, стройный мужчина, и года на нем почти не отразились, а он пожилой человек»[454]. И добавлял живые подробности: «Персидский посол Али Хали-Хан-Ансари женился на молодой красивой русской девушке, дочери царского генерала, а его сын, первый секретарь посольства, на красивой еврейке»[455].

Что касается просоветских симпатий посла Ансари, то многих в дипкорпусе это раздражало, и некоторые дипломаты позволяли себе иронические и язвительные замечания. Особенно упражнялась мадам Черутти, известная своим острым язычком: «О персидском после Ансари м-м Черутти говорит: “Ансари смотрит на все через советские очки; даже когда он был минделом, он сидел в Москве”»[456]. Можно не сомневаться, что ее супруг рассуждал аналогично. А грек Пануриас осмелился сказать послу: «мы знаем, что вы скорей русский, чем перс». Ансари возмутился и резко ответил: «Е. В. Шаху[457] известно, хороший ли я перс»[458].

Прибывший на смену Ансари новый посол Фатулла Хан Пакреван оказался фигурой малозначительной, не располагавшей политическим весом ни в Тегеране, ни в Москве. Это наглядно продемонстрировал визит в январе 1932 года персидского министра двора Теймурташа, который «…по общим отзывам оставил о себе неприятное впечатление, как о человеке чрезвычайно самовлюбленном и бравирующем своим презрительным отношением к окружающим». Но главное, всех поразило его отношение к послу, о чем докладывал Флоринский: «Пакревана он буквально третировал и тот старался держаться от него возможно дальше и по возможности не попадаться ему на глаза. На всех нас производило странное впечатление такое отношение Теймурташа к своему послу, в корне подрывающее его авторитет. Пакреван не отличается, конечно, большим умом. Но что же все-таки это за посол, с которым так обращаются»[459].

Описывая этот визит, Флоринский не изменил своей привычке «разбавлять» серьезные оценки светскими зарисовками: «…Армянские жены персидских сановников блистали туалетами и обходительностью»[460].

В дневнике шефа протокола сохранилось несколько любопытных зарисовок принца Хабиба Лотфаллы – посланника королевства Хиджаз (помните эпизод со сломавшейся машиной и буйными мальчишками?). Это государство возникло на Аравийском полуострове, на развалинах Османской империи. Большевики не обошли его вниманием – как-никак там находилась Мекка, центр мусульманского мира. Однако отношения с Хиджазом, или Геджазом, не приобрели столь активного характера, как с уже упомянутыми восточными странами. Играла свою роль географическая удаленность