Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934 - Артем Юрьевич Рудницкий

отношений[427].

Флоринский отреагировал как полагается, без экивоков: «Я ответил, что лично считаю такое домогательство совершенно для нас неприемлемым, так как 1) обязательство вернуть движимое имущество невозможно и технически невыполнимо, но отдельные мелкие предприниматели могут искать свое имущество путем индивидуальных переговоров с соответствующими органами Соввласти… 2) если бы даже мы взяли на себя подобное обязательство, то домогательства отдельных шведов, которые пустились бы разыскивать свои столы и стулья по всей территории СССР, привели бы не к улучшению отношений, а окончательно бы их испортили и причинили бы бесконечное количество хлопот обоим правительствам; 3) привилегии, предоставленные шведам, нам пришлось бы распространить также на граждан других государств, заключивших с нами ранее аналогичные договоры, так как нет оснований ставить Швецию в лучшее положение»[428].

К сожалению, на страницах этой книги невозможно рассказать о всех крупных и мелких дипломатических «животных», которые, следуя образному выражению Брокдорфа-Ранцау, «интимно суетились», и удостоились отображения в протокольных дневниках.

Флоринский, используя минимум слов, умел создать образ человека, охарактеризовать его взгляды и манеру поведения. Приведем несколько наиболее броских и красочных примеров.

Об эстонском военном атташе подполковнике Эмиле Курске.

При первом знакомстве «производит впечатление скорей молодого ученого, чем военного. В очках и мямлит»[429]. Присмотревшись, Флоринский дает более серьезную оценку: «Бывший русский офицер. В Эстонии командовал дивизией, но расценивали его слабо. Усиленно занимается шпионажем в пользу Польши и Англии. Большой любитель выпить. Говорят, что за деньги он готов на все…»[430].

О французских дипломатах:

«Мне сообщили, что назначенный в Москву 2-й секретарь французского посольства Каро (возможно, имелся в виду Роже Гарро) отъявленный мерзавец, тесно связанный с белогвардейцами и открыто их поддерживавший до самого последнего времени. Первый секретарь Анри типичный чиновник, без какой-либо специфической окраски, но говорят, милый человек»[431].

О греческом дипломате Пьере Альманахосе:

«Август 1927. Устраивал у себя интимную вечеринку для нового первого секретаря греческой миссии Альманахоса.

Первое впечатление от него оказалось обманчивым – при более близком знакомстве он показал себя пустым снобом, мелкого пошиба и довольно дурного тона»[432].

Однако потом Флоринский отзывался о нем гораздо мягче:

«…Веселивший нас своим остроумием Альманахос обладает живым умом и хорошей долей наблюдательности и сарказма; шутит легко, без потуги; при этом он в курсе всех сплетен дипкорпуса, которые весьма образно и живо передает, не щадя никаких авторитетов, в том числе собственного шефа. Все это вместе взятое делает его занятным собеседником, поболтать с которым не только приятно, но и до известной степени полезно»[433].

Порой Флоринскому достаточно было одной фразы, чтобы создать законченный портрет «фигуранта»:

«Корреспондент “Дейли мейль” Бартлетт… производит впечатление ограниченного и спесивого англичанина, гордого своей британской цивилизацией и порядками. Друг Ходжсона»[434].

Или – о шведском посланнике Вильгельме Ассарсоне:

«Этот швед, производивший вначале впечатление более или менее объективного наблюдателя наших дел, и привлекательного фрондера, нелюбимого коллегами, в сущности большой проныра, очень ловкий в лицемерии»[435].

Литовский советник Генрикас Рабинавичус, видно, чем-то досадил щефу протокола, и с ним он обошелся без всяких сантиментов:

«Новый советник литовской миссии Рабинавичиус… был советником в Вашингтоне и генконсулом в Нью-Йорке… Женат на американке. Производит впечатление дешевого сноба, набравшегося своеобразной американской светскости. … ремонтирует нижний этаж миссии… оборудует себе вместительную квартиру… ожидает вагон мебели, выписанной из Америки. До сего времени литовская миссия была самой скромной миссией. С приездом Рабинавичиуса открывается, очевидно, новая эра ее существования»[436].

Наверное, может возникнуть вопрос: почему ничего не говорится об американских дипломатах? Причина в том, что официальные отношения с Вашингтоном установились уже на закате пребывания Флоринского на службе в НКИД (в ноябре 1933 года), и ему совсем немного времени осталось для общения с первым американским послом Уильямом Буллитом и его сотрудниками. В основном на их встречах обсуждались хозяйственные, бытовые вопросы, связанные, главным образом, с поисками подходящего здания для посольства и резиденции посла.

Поэтому сейчас перейдем от Запада к Востоку и расскажем о том, какое отражение в дневниках шефа протокола нашли контакты с дипломатами азиатских государств.

Друзья из Азии

Первыми зарубежными партнерами Советской России стали Афганистан, Персия и Турция, и по логике вещей именно с них, казалось бы, следовало начинать повествование о посольствах – участниках московской дипломатической жизни. Договоры о дружбе с этими азиатскими государствами были подписаны в 1921 году, а их представители обосновались в советской столице еще раньше. Однако центр тяжести внешних сношений РСФСР, а потом СССР, очень скоро сместился в сторону Европы и США. Осуществляя «советскую модернизацию», большевики опирались на технологии западных государств, и судьбы всего мира и СССР решала в конечном счете большая политика на Западе.

Азиатским «друзьям» бесспорно придавалось немалое значение, но прежде всего в контексте расширения и активизации национально-освободительной борьбы, с целью подрыва могущества «империалистических держав». Взаимодействие это носило достаточно конъюнктурный характер. Какие бы планы ни строили в Москве, представители «освобожденных народов» не собирались строить социализм и рассматривали большевиков как полезных, но временных союзников.

В июне 1921 года в Москву в обстановке строжайшей секретности прибыла турецкая делегация, представлявшая Сирию, Египет и Ливию – бывшие владения Османской империи. После ее развала в результате Первой мировой войны эти территории были переданы под контроль держав победительниц – Италии, Великобритании и Франции. В Турции многие хотели реванша, поддерживали местных националистов и рассчитывали на помощь большевиков – оружием, боеприпасами и деньгами. Но без попыток навязать коммунистическую идеологию. Это на переговорах настойчиво подчеркивал возглавивший делегацию Энвер-паша – известный военный и политический деятель, последователь османизма с имперскими амбициями. Визит обеспечивал Флоринский. Сохранилась фотография, на которой он запечатлен с гостями, в том числе, с Энвер-пашой[437].

Советская Россия поддержала Турецкую республику в период греко-турецкой войны (1919–1922), но в дальнейшем их пути постепенно разошлись. Помогать Анкаре восстанавливать ее влияние в бывших османских сатрапиях Москва не собиралась. Энвер-паша вскоре разочаровался в большевиках, потом примкнул к басмачам в Средней Азии и погиб в бою с частями Красной армии.

В 1927 году в советскую столицу прибыл эмир Арслан-бей (один из членов делегации 1921 года), для участия в Пленуме Исполкома Коминтерна. И воспользовался случаем, чтобы пожаловаться на отсутствие помощи со стороны СССР, в надежде все-таки что-то получить.

Чичерин, негативно относившийся к использованию НКИД и всей дипломатической службы в целях мировой революции, наотрез отказался встречаться с Арслан-беем и запретил это делать Флоринскому. Но тому все же пришлось принять турка по