Нехитрая игра порока - Марина Владимировна Болдова

видели на книжных полках в квартирах отца или отчима? Проще всего спрятать книгу среди книг. – Фирсов пододвинул мне две цветные фотографии не очень хорошего качества. На одной из них Коран лежал на небольшом мягком коврике с бахромой. Я помнила этот коврик – им был покрыт сундук в спальне Карима и мамы. Стоп! Видела ли я его вчера?

– Напряженно вспоминаете, где видели коврик? – вывел меня из задумчивости голос Фирсова.

– Я прекрасно знаю, где. Но вчера не обратила внимания, на месте ли он.

– На месте. А в сундук кто-то лазил, в нем все вещи вперемешку. И Талгаев отрицает, что этот бардак – дело его рук. Похоже на правду, если вспомнить, что в вашей квартире, да и в Ольгиной тоже, он оставил почти идеальный порядок.

– Значит, копался убийца?

– Возможно, но только в перчатках, как и Талгаев. Или только сам Бахметев. Имеются его свежие отпечатки на крышке сундука.

– Так фотография могла быть сделана в этой спальне?

– Нет, снимкам не менее пятидесяти лет. Похоже, Бахметев вывез Коран из Чечни завернутым в этот коврик, который позже вор оставил вашему отчиму на память. Вот посмотрите – шкатулка, – он выложил передо мной еще один снимок.

– Впервые вижу. Красивая…

– Да, значит, в вашем доме Корана, вероятно, не было. Тогда вот еще – посмотрите на фотографии Гиржеля и Бахметева: оба молодые, последний чуть старше. И оба сняты на фоне гор. Фотоаппараты разные, пленка тоже. Снимок Гиржеля на «Тасме», Бахметева – на «Кодаке».

– То есть заказчик знал их только в молодости. Ровесник?

– Не факт. Макс, когда ты узнал о предательстве отца? – сменил Фирсов тему.

– В тот день, когда мать сказала, что уходит к другому. Тупо подслушал под дверью кабинета, как они ругались. Когда понял, что родственники сейчас поубивают друг друга, вошел. «Расскажи сыну, как ты оставил умирать Гиржеля под пулями бандитов. А сам сбежал. Трус! И вор!» – крикнула она, в этот момент отец достал из стола пистолет и приставил к виску. Я прыгнул к нему от двери, он выстрелил, упал. Мать даже не шелохнулась. Потом какие-то люди толпились, «Скорая», отца увезли. А мать исчезла. С вещами. Я нашел на столе в своей комнате записку от нее со словом «прости». Все. Ранение отца было легким, выписали через месяц. Дальше он по накатанной спивался. Корецкий пытался с ним говорить, но однажды отец его вытолкал за дверь, тот обозлился и больше не приходил. А потом в жизни отца появилась Антонина. Сначала просто убиралась, готовила. А после Нового года переехала к нам. Отец пытался как-то передо мной оправдываться за то, что мать наговорила. Честно, мне было пофиг на обоих – и на мать, и на отца. Первая для меня умерла, второй всегда был чужим. Мне кажется, я у них как-то случайно родился, не хотели оба. Тоня заботилась обо мне больше, чем мать. В любом случае и с отцом жить после совершеннолетия я не собирался. Оставалось полгода учебы в школе, у меня была Аська и планы.

Макс замолчал. Я ждала следующего вопроса Фирсова, пытаясь понять, к чему тот ведет.

– Мать, говоришь, назвала его вором? И не объяснила, почему… возможно, была в курсе того, что он украл у Бахметева Коран. Когда вы общались в последний раз?

– В декабре две тысячи девятого. Ей кто-то сообщил, что я ослеп. Наверное, она знала, что отца убили, что живу один. Я ее выставил за дверь. Точнее, даже в квартиру не пустил.

– То есть у тебя ее контактов нет?

– Нет, – коротко бросил Макс. – Но я знаю ее новую фамилию. Корецкая. Да, моя мать ушла к нему. Корецкий отжал долю отца в фирме, подсунув ему на подпись документы в то время, когда тот пил. Мать, как оказалось, не сразу выехала за границу, жила в Москве, ждала Корецкого, пока тот разведется со своей второй женой, мачехой Ангелины, а сама Ангелина получит аттестат.

– Знаешь, где сейчас Ангелина? Вы общаетесь? – вмешалась я, очень надеясь на отрицательный ответ.

– Нет, Аська, нет! После того, что она сделала… Я не оправдываюсь – повелся на ее шантаж. В Перми была нехорошая история с наркотиками. Когда всю нашу компанию накрыли в клубе, я позвонил не отцу, а Корецкому. Он в это время был в городе, по-моему, филиал их с отцом фирмы тогда кто-то выкупил, мы собирались уезжать. Корецкий меня вытащил из обезьянника, родители ничего не узнали. Но позже, видимо, поделился с Ангелиной. Когда мы переехали в наш город, родители нас познакомили, она вдруг влюбилась… Корецкий и отец решили, что мы пара.

– А ты?

– Прости… я, только когда увидел тебя, понял, что никакая у нас с ней не любовь.

– И продолжал встречаться с ней! Ты никогда не говорил мне – почему?

– Мне нужно было дотянуть до окончания школы и не поссориться с отцом. Я понимал, что на бюджет не поступлю, а он обещал оплатить учебу. В армию не хотелось загреметь.

– У тебя же близорукость! В армию не берут очкариков!

– Свыше шести диоптрий. При моих минус два шансов откосить не было.

– Ты не поступил… отец отказался оплачивать учебу?

– На тот момент некому уже было оплачивать – его убили в августе. Да и останься он жив, не уверен, что были бы деньги на учебу. Я, конечно, догадывался, что у отца дела не очень, но списывал все на то, что тот пил. А на самом деле у него шли суды с Корецким, счета отца были заблокированы, за исключением тех, что он оформил на меня для оплаты учебы. Но все деньги с него, как оказалось, он потратил на адвокатов и жизнь. Корецкий с моей матерью оставили его без гроша. Да еще и с личными долгами – эту квартиру он купил, оформив ссуду в фирме Корецкого лишь как рядовой сотрудник. В общем, получилось, что теперь он был должен Корецкому, как единственному владельцу. Только узнал я об этом от Ангелины уже после Нового года. Ты помнишь, как мы встретили две тысячи девятый, Аська?

Я промолчала. А вот этих воспоминаний в присутствии тихо