Нехитрая игра порока - Марина Владимировна Болдова

снимках?

– Какая разница, Ась?

– Если фото девяностых, а не более поздние, значит, у заказчика не было возможности или времени получить свежие снимки. Да… Джамал сказал, что у отца на фото борода. Думаю, оно сделано все же в то время, когда тот был в Чечне. Адреса тоже все старые. К тому же о Юреневе заказчик не знал. Возможно, он – человек случайный и к родне Бахметева не имеет никакого отношения. И кто это может быть?

– Да кто угодно! Дальняя родня, например. Или, возможно, не всех постреляли? Кто-то выжил?

– И где пропадал столько лет? Нет, это маловероятно. Нам с тобой точно эту информацию не добыть. А вот узнать подробности жизни семьи Юреневых в Перми я могу у Макса.

– А зачем тебе это?

– Вдруг Макс проговорится? Если он в курсе, что отец – вор? – прозвучало резко, и Ольга кинула на меня удивленный взгляд. Но вдруг хлопнула рукой по рулю.

– Тьфу ты! Вот память! Максим Павлович Юренев, так? Я консультировала его пару лет назад по поводу операции. Вот еще почему у меня эта фамилия на слуху…

– И что? – Я напряженно ждала ответа. Потому что именно о консультации для Макса я и хотела ее просить.

– К сожалению, он слишком поздно ко мне попал. Травматическая тотальная отслойка сетчатки. Нужна была операция сразу после получения травмы. Я тогда не сразу поняла, что Максим – сын того самого Юренева. Да и забыла об этой истории. А сейчас ты напомнила. Что у тебя с ним?

– Уже ничего. Когда-то были отношения, я думала – серьезные.

– Расстались?

– Да. Он меня предал. Наверное, предательство у Юреневых в крови, – я невесело усмехнулась. – Десять лет я ничего о нем не знала, не хотела. А позавчера случайно встретились в парке. Он совсем не видит, Оль!

– И тебе стало его жалко… Ася, это понятно. Но отношения, основанные на жалости, обречены, – произнесла Ольга убежденно, почти в точности повторив предупреждение Сони.

Но они обе не знали, что Макс никак не жалок. Ни на секунду. Он красив, силен и самоуверен. И все его слова об убогости, которые он бросал мне с усмешкой, не более чем защита от самого себя. Нечаянная слабость там, в садовом сарае, – всего лишь миг воспоминаний о прошлом. О той близости, что была. И прогнал он меня, чтобы его не жалела. Чтобы вернулась в свою, как он подумал, счастливую семейную жизнь. И прощение мое ему совсем не нужно. Ничего не вернуть. Нас слишком долго не было в жизни друг друга.

* * *

Вчера от Ольги я ушла поздно: разговорам, казалось, конца не будет, но, заметив, что у нее слипаются от усталости глаза, я тут же предложила разойтись. Остаться ночевать отказалась, чем, как заметила, ее совсем не обидела. Да, Ольга не была гостеприимной хозяйкой, с порога отправив меня на кухню готовить ужин. «Ася, давай без церемоний: мой дом – твой дом, какие-то продукты в холодильнике есть, в пенале – крупы, сахар, кастрюли в нижних шкафчиках, остальное найдешь. Я в душ», – выдала она и скрылась в ванной комнате. Правильно заметил Джамал: квартира как у холостяка. Еще в прошлый раз я обратила внимание, что поверхность газовой варочной панели чиста, зато по стертым надписям на корпусе микроволновки сразу ясно, что пользуют ее, беднягу, на полную мощь. То есть, сделала я еще тогда вывод, готовая еда из супермаркета – источник жизненной энергии хирурга-офтальмолога Ольги Гиржель. Как-то так.

Из пачки спагетти, двух банок криля и замороженных овощей мне удалось приготовить что-то вроде пасты. Ольга, расслабленно устроившись на единственном на кухне венском стуле, молча наблюдала за мной, не делая попытки помочь. После ужина, заглянув под крышку сковороды, она довольно произнесла: «Ух ты, у меня еще на два дня вкуснятины осталось!» Я посчитала этот возглас за благодарность и признание меня хорошим кулинаром, прибрала легкий бардак на столе и нажала кнопку прозрачного электрического чайника. Вот за чаем у нас и случился этот нелегкий для обеих экскурс в прошлое. Ольга рассказывала, как им жилось с Гиржелем и без него. Я вспоминала Карима. Я говорила о любви, она – о том, что видела: терпимости. «Взрослея, я начала понимать, что мать любит его, а он ее терпит. Вежливо, но холодно», – призналась Ольга и передернула плечами, словно ощутив этот холод. «А потом он исчез, а мама вскоре слегла. Мне кажется, жила она только, когда чувствовала его. Даже когда он в Чечне был. В две тысячи девятом он для всех пропал, а для нее умер. Как будто знала, что отец при ее жизни уже не вернется. И перестала цепляться за этот мир, – Ольга заплакала. – Она одна меня любила!» – «А муж?» – «Да, любил по-своему. Но водку – больше, – рассмеялась тут же Ольга. – Не поверишь, сосед, царство небесное, сдав оставшиеся от него бутылки, новые снасти для рыбалки себе приобрел. И все добрым словом поминал – мол, благодарю за подарочек Лексеича! Смешно… нет Юрия Алексеевича Головина, весь вышел как хирург и человек, санитаром в психушке работает. Тридцать два года! Молодой мужик, красивый… был. Сейчас фото свадебные покажу».

Да, понятия о мужской красоте у нас с сестрицей были разными. Со снимка на меня смотрел тощий парень почти двухметрового роста – голова практически упиралась в дугу свадебной арки. Довольно длинные для мужчины волосы, зачесанные за уши, спускались на плечи. Скулы были подчеркнуты впалыми щеками, глубоко посаженные узкие глаза смотрели настороженно. Рядом с пышнотелой улыбающейся Ольгой он показался мне мрачным гоблином.

Ольга ждала от меня эмоций, но максимум, что я смогла из себя выжать, это неопределенная улыбка. «Ладно, бог с ним. Как-то не складывается у меня с мужскими особями. Вариант а-ля помойка. Отец-побирушка, муж-алкаш», – вздохнула она, забирая у меня альбом. «Да мне тоже пока не везло», – решила я ее поддержать, хотя думала иначе – отцовская любовь ко мне Карима была искренней, я выросла с убеждением, что таким же любящим должен быть и мой муж. Игнат мне поначалу таким и казался, правда, со временем я разобралась, что любой хомячок или другая зверушка в его глазах выглядит много привлекательней, чем я…

Вернувшись домой, первым делом я включила