В лучах мерцающей луны - Эдит Уортон

Что же… подобная всеохватная любовь — редчайшая вещь среди людей; он улыбнулся своей высокомерной мысли, что другой любви и не желает. Потом устало повернул обратно и побрел домой в зимних сумерках…

У дверей отеля он столкнулся с адъютантом князя Тевтобургского. Они не виделись несколько дней, и у Ника было смутное чувство, что, если матримониальные планы князя вполне определились, ему, Нику, вряд ли уже быть их выбранным проводником. Иногда его удивляла определенная недоверчивая холодность, проскальзывавшая в приветливом взгляде княгини-матери, и он заключил, что та, возможно, подозревает в нем соперника планам сына. У него в мыслях не было играть подобную роль, но он не жалел, что производил такое впечатление, поскольку искренне привязался к Корал Хикс и желал ей более человечной судьбы, нежели стать супругой князя Анастасия.

Однако в этот вечер его поразило, с каким оживлением, весь сияя, поздоровался с ним адъютант. Какая бы туча ни омрачала их отношения, она рассеялась: клан Тевтобургов по той или иной причине перестал его опасаться или подозревать. Перемена выразилась в обычном рукопожатии, в кратком обмене приветствиями, поскольку адъютант спешил за известной вдовой древнеримского мира, которой помог погрузиться в украшенную короной карету, выглядевшую так, словно ее извлекли ради некоего церемониала из музея старинных экипажей. И Лэнсинга осенило, что сия дама и есть персона, выбранная, дабы донести до мисс Хикс предложение княжеской руки и сердца.

Открытие раздосадовало его, и, вместо того чтобы идти прямо к себе, он поднялся в гостиную миссис Хикс.

В гостиной было пусто, но повсюду виднелись следы помпезной чайной церемонии, а на главном столе лежал громадный букет окоченевших роз. Он уже хотел удалиться, как внезапно вошла раскрасневшаяся и заплаканная Эльдорада Тукер.

— О, мистер Лэнсинг… мы везде вас искали.

— Искали меня?

— Да, особенно Корал… она хотела вас видеть. Она хочет, чтобы вы прошли к ней в салон.

Она через холл и коридор провела его в отдельные апартаменты, которые занимала мисс Хикс. На пороге Эльдорада взволнованно выдохнула: «Увидите, как она очаровательно выглядит…» — и, снова всхлипнув, кинулась прочь.

Корал Хикс никогда не была очаровательной, но, безусловно, выглядела сейчас необыкновенно привлекательной. Возможно, дело было в длинном черном бархатном платье, которое, выделяясь на фоне затененной абажуром лампы, делало ее крепкую фигуру стройнее, а возможно, в легком румянце на смуглых щеках — знаке цветущей женственности, которую она не пыталась маскировать. Больше того, одной из черт, придававших ей самобытность, было то, что она всегда серьезно и смело демонстрировала крайности любого настроения, в каком бы ни находилась.

— Великолепно выглядите! — сказал он, улыбаясь ей.

Она откинула голову и посмотрела ему в глаза:

— Такова моя будущая обязанность.

— Великолепно выглядеть?

— Да.

— И носить корону?

— И носить корону…

Они молча продолжали смотреть друг на друга. Сердце Ника сжалось от сожаления и растерянности.

— Корал… это еще не решено?

Она бросила на него проницательный последний взгляд и отвернулась:

— Я никогда долго не раздумываю.

Он колебался, разрываемый противоречивыми чувствами и боясь, как бы она не поняла неправильно его вопроса и не огорчилась.

— Отчего вы не сказали мне? — запинаясь, спросил он и сразу понял свою ошибку.

Она села, взглянула на него из-под задумчивых ресниц… замечал ли он когда-нибудь, какие густые у нее ресницы?

— Разве что-то изменилось бы, скажи я?

— Изменилось бы?..

— Сядьте рядом, — велела она, — я хочу поговорить с вами. Вы можете сейчас сказать все, что могли сказать раньше. Я пока не замужем: еще свободна.

— Вы не дали ответа?

— Не имеет значения, если и дала.

Ее слова испугали намеком на то, чего она все еще ждала от него и чего он все еще не мог ей дать.

— Значит, вы ответили согласием? — переспросил он, чтобы выиграть время.

— Согласием или отказом… не важно. Я должна вам что-то сказать. Хочу вашего совета.

— В последний момент?

— В самый последний. — Сделав паузу, она спросила неожиданно с ноткой беспомощности: — Что мне делать?

Он посмотрел на нее так же беспомощно. Он не мог сказать: «Спросите себя… спросите родителей». Добавь она еще слово, и ее столь легкое притворство рассеялось бы. Ее «Что мне делать?» означало: «Что вы собираетесь делать?» — и он знал это, и знал, что она это знает.

— Я не гожусь в советчики по матримониальным делам, — заговорил он с натянутой улыбкой, — но вы мне виделись совершенно иначе.

Она была безжалостна.

— И как же?

— Что называется, счастливой, дорогая.

— Называется… видите, вы сами в это не верите! Ну и я тоже… во всяком случае, не в такой форме.

Он задумался, потом сказал:

— Я верю, что попытаться стоит… даже если попытка будет лучшее, что вас ждет.

— Я попыталась, и неудачно. И мне двадцать два, и я никогда не была молода. Думаю, мне не хватает воображения. — Она тяжело вздохнула. — Теперь я хочу чего-то другого. — Казалось, она подыскивает верное слово. — Хочу быть видной фигурой.

— Видной фигурой?

Она густо покраснела.

— Вы улыбаетесь… думаете, это смехотворно, вам это не кажется стóящим. Это потому, что у вас всегда все это было. А у меня — нет. Я знаю, как папа пробился наверх, и хочу сделать следующий шаг — пробиться еще выше. Да, у меня не очень развитое воображение. Я всегда любила факты. И поняла, что мне нравится тот факт, что я буду княгиней… выбирать, с кем мне общаться, и быть выше всех этих европейских знатных особ, перед которыми склоняются папа и мама, хотя думают, что те презирают их. Вы можете быть выше этих людей, просто оставаясь самим собой; вы знаете — как. Но мне нужен трамплин… небоскреб. Папа и мама трудились до изнеможения, чтобы дать мне образование. Они думали, что образование важная вещь, но поскольку мы все трое обладаем посредственными умственными способностями, то оказались окружены посредственностями. Неужели вы полагаете, что я не вижу насквозь всех этих мнимых ученых, мнимых художников и прочих шарлатанов, которыми мы окружены? Вот почему я хочу купить место на самой вершине общества, где буду достаточно могущественна, чтобы собрать вокруг себя людей, каких желаю, выдающихся людей, подходящих людей, и помогать им, поощрять культуру, как те женщины эпохи Возрождения, о которых вы всегда говорите. Я хочу делать это ради Апекс-Сити, понимаете вы это? И ради папы и мамы тоже. Хочу, чтобы на моем надгробии были высечены все те титулы. Это, во всяком случае, факты! Не смейтесь надо мной… — Не договорив, она неловко улыбнулась и отошла от него в другой конец комнаты.

Он сидел, глядя на нее со странным чувством восхищения. Ее жесткий позитивизм действовал бодряще на его разочарованную душу, и он подумал про себя: «Какая жалость!»

Вслух же сказал:

— Я и не думал смеяться. Вы великая женщина.

— Значит, я буду великой княгиней.

— О… но вы могли бы быть еще более великой!

Она снова вспыхнула:

— Не говорите так!

— Отчего же?

— Оттого что вы единственный мужчина, с которым я могу представить себя великой иначе.

Ее слова взволновали его… неожиданно. Он даже сказал себе: «Боже мой! если бы она не была так умопомрачительно богата…» — а затем на миг соблазнился убедительной картиной всего того, что он и она могли бы свершить, имея то самое богатство, что его ужасало. В конце концов, в ее идеалах не было ничего вульгарного — твердые и конкретные, под стать ее грубоватым и тяжелым чертам; но было в них некое мрачное благородство. И когда она произнесла: «великой иначе», он знал: она прекрасно понимала, что говорит, а не просто пыталась заманить его, вынудить ступить в ловушку. В ней не было ни капли хитрости, кроме той, что выдавила из себя сама ее прямая душа.

— Великой иначе, — повторил он.

— Не это ли вы назвали счастьем? Я хотела быть счастливой… но мы не вольны выбирать.

Он подошел к ней:

— Да, никто не волен выбирать. И как кто-то может дать вам счастье, если он сам несчастлив?

Он взял ее ладони, ощущая, какие они крупные, мускулистые и волевые, даже тая у него в руках.

— Моя бедная Корал, разве я чем могу помочь вам? Что вам нужно, так это быть любимой.

Она отступила назад и твердо и открыто сказала:

— Нет — просто любить самой.

Часть третья

XXV

Парижским зимним утром под нескончаемым мелким дождиком Сюзи Лэнсинг, отведя четверых старших детей Фалмеров в школу, возвращалась одна в маленький домик в Пасси, где она жила с ними последние два месяца.