В лучах мерцающей луны - Эдит Уортон

Чтобы встряхнуться, он поднялся, запер на ключ кошмарную квартиру и вернулся к адвокату. Он знал, что в строгой, бесстрастной атмосфере конторы процедура сообщения адреса квартиры придаст некую реальность этой иллюзорной сделке. И с любопытством наблюдал за адвокатом, который, как положено, записывал улицу и номер дома на одной из бумаг в папке с его собственным тщательно выведенным именем.

Когда он прощался с адвокатом, ему пришло в голову поинтересоваться, где живет Сюзи. По крайней мере, он вообразил, что это только что пришло ему в голову и спросил он об этом просто из предосторожности, дабы знать, какого квартала Парижа ему избегать; но на самом деле вопрос был у него на губах с того момента, как он вошел в контору, и, более того, сидел в сознании с тех пор, как утром вышел с вокзала. То, что ему было неизвестно, где она живет, делало весь Париж бессмысленным и непонятным, как циферблат огромных часов без стрелок.

Адрес в Пасси удивил его: он воображал, что она будет где-нибудь по соседству с Елисейскими Полями или пляс-де-л’Этуаль. Но возможно, или миссис Мелроуз, или Элли Вандерлин снимали домик в Пасси. Что ж, это было некоторым облегчением — знать, что она так далеко. Никакие дела не звали его в этот район почти за городом, за Трокадеро, и было куда меньше шансов натолкнуться на нее, чем если бы она жила в центре Парижа.

Весь день он бродил по городу, избегая фешенебельных кварталов, улиц, на которых в пять рядов блестели частные авто, и силуэты в мехах и перьях выскальзывали из них и исчезали в дверях кафе-кондитерских, картинных галерей и ювелирных магазинов. Несомненно, в каких-то из подобных сценок фигурировала и Сюзи: стройнее, изящнее, живее других образов глиняных, но подражающая их повадкам, болтающая на их жаргоне, перебирающая те же самые жемчуга и соболя. Он перешел по мосту Сену и по набережным углубился в Сите, в лабиринты старого Парижа, к огромным серым сводам церкви Сент-Эсташ, многолюдным улицам квартала Маре. Разглядывал памятники, застывшие перед витринами магазинов, сидел в скверах и на набережных, смотрел на торгующихся, спорящих, флиртующих, ссорящихся людей, работниц, гуляющих дружными стайками, скулящих нищих на мостах, бездомных бродяг, дремлющих на бледном зимнем солнце, матерей в трауре, торопливо ведущих детей в школу, и проституток, тоскливо топчущихся возле кафе.

День томительно тянулся. К вечеру его начало страшить одиночество, и он стал подумывать, не пообедать ли в «Нуво-люкс» или в каком другом фешенебельном ресторане, где наверняка встретит знакомых, которые пригласят его в театр, ночной клуб или дансинг-холл. Что угодно, куда угодно, только отвлечься от сводящих с ума мыслей, вращающихся по кругу. Он почувствовал тот же слепой страх одиночества, что и месяц назад в Генуе… Если даже он столкнется с Сюзи и Олтрингемом, что с того? Лучше уж покончить с этим раз и навсегда. Люди давно перестали воспринимать развод как трагедию: разведенные пары до последней минуты вместе обедают, а после встречаются друг у друга дома, счастливые сознанием, что благодаря их новым бракам образовались два новых центра досуга. Большинство пар, так философски отнесшихся к разводу и вторичному браку, без всякого сомнения в свое время испытывали страсть, верили в бессмертие любви, тогда как он и Сюзи просто и откровенно заключили деловое соглашение к обоюдной пользе. Этот факт внес последний штрих в нелепость его мучений и переживаний, и он сам себе показался гротескным и старомодным, как герой романтической литературы.

Он встал со скамьи, на которой сидел в Люксембургском саду, и подозвал такси. Стемнело, и он собирался вернуться в отель, отдохнуть, а затем пойти пообедать. Но вместо этого дал шоферу адрес Сюзи, забрался на сиденье, сложил руки на ручке зонта и уставился перед собой, словно выполнял некую утомительную обязанность, с которой необходимо покончить, прежде чем думать о более важных вещах.

«Это самый простой способ», — услышал он собственные слова.

На углу улицы — ее улицы — он остановил такси, вышел и стоял в неподвижности, пока машина, тарахтя, не скрылась из виду. Это была короткая невыразительная улица, намного более далекая, чем он ожидал, конец которой растворялся в тени густых деревьев. Начал накрапывать дождик, и в полутемном окраинном квартале было темно, почти как ночью. Лэнсинг шагал по пустынной улице. Дома стояли тесно, всего в нескольких ярдах друг от друга, отделенные голым кустарником, а от тротуара — изгородями и калитками. Поначалу он не мог различить их номеров, но вскоре, поравнявшись с фонарем, увидел, что освещаемый им небольшой облезлый домик и есть тот, который он ищет. Открытие удивило его. Ему представлялось, что, как это часто случалось в отдаленных уголках Пасси и Ля-Мюетт, убогая улочка ведет к роскошной частной гостинице, построенной на окруженных деревьями руинах старинной усадьбы. Такова была последняя прихоть богачей — устроиться на этих окраинах Парижа, где природа еще оставалась в сохранности; и он представлял себе Сюзи в каком-нибудь особняке с колоннами, из окон которого льется свет на блестящий газон и ворота со скульптурами. Вместо этого он увидел дом в шесть окошек, стиснутый другими такими же, с бельем, полоскавшимся на ветру между тощими кустами. Уличный фонарь иронически освещал его обветшалый фасад, напоминавший лицо усталой работницы, и Лэнсинг, опершись на ограду дома напротив, тщетно пытался совместить свое видение Сюзи со столь скромным жилищем.

Возможным объяснением было то, что адвокат дал ему неправильный адрес, ошибившись не только номером дома, но и улицей. Он достал листок бумаги и шагнул к фонарю, чтобы прочесть, когда из тьмы вынырнул мальчишка, похожий на посыльного, и направился к дому. Ник посторонился, и мальчишка открыл калитку, взбежал на крыльцо и дернул ручку колокольчика.

Дверь почти тут же открылась, и появилась Сюзи; свет падал на нее, стоявшую с ребенком на руках, который уронил голову ей на плечо. Позади нее было темно или так тускло освещено, что ее фигура ярко вырисовывалась на черном фоне. Она без удивления взглянула на мальчишку-посыльного, взяла у него пакет и, когда тот повернулся бежать назад, на момент задержалась в дверях, глядя на пустынную улицу.

Этот момент для наблюдавшего за ней показался короче вспышки и в то же время долгим, как сама жизнь. Она стояла совсем близко, но не подозревала о его присутствии: его Сюзи, прежняя и одновременно новая, странно изменившаяся, почти преображенная новым положением, в котором он увидел ее.

В первое мгновение он был так потрясен увиденным, что забыл об удивлении, вызванном ее жительством в таком месте, забыл спросить себя, чей это дом и чей это сонный ребенок у нее на руках. Ибо в мгновение, в которое она выступила из тьмы, и сквозь пелену зимней ночи ему явилось нечто большее, абсолютное видение, вечный образ женщины и ребенка; и в это мгновение все в нем изменилось и обновилось. Он продолжал пожирать ее глазами, вновь открывая знакомые изгибы ее легкого тела, подмечая тонкость поднятой руки, поддерживающей маленького мальчика, покатость плеча, на которое тот опустил голову, задумчивый наклон щеки, которой она прижалась к нему, глядя в сторону; затем она отступила назад, дверь закрылась, и снова фонарь освещал пустоту.

— Но она моя! — вскричал Ник в безудержном торжестве исцеления…

Она так ясно стояла у него перед глазами, что он закрыл их, дабы ничто не заслоняло ее.

Ее образ оставался с ним, сперва как законченная картина, потом постепенно она распалась на составные части, ребенок исчез, странный дом тоже, и перед ним стояла одна Сюзи, его Сюзи, только его Сюзи, хотя изменившаяся, усталая, ставшая мягче — даже старше, — с заострившимися тенями под скулами, нахмуренными бровями, с выступающими суставами тонких запястий. Не только это всплывало в его памяти, еще он с болью вспомнил, как что-то в ее виде, одежде, усталой и поникшей фигуре говорило о бедности, зависимости, которая привязывала ее, в конце концов, к этому убогому дому, где ее присутствие на первый взгляд казалось столь неуместным.

«Но у нее бедный вид!» — подумал он, и его сердце сжалось. И тут же ему пришло в голову, что это, должно быть, дети Фалмеров, с которыми она живет, пока их родители путешествуют по Италии. До него доходили слухи о неожиданном возвышении Ната Фалмера, слышал он и о том, что пару недавно видели в Неаполе и Палермо. Никто не упоминал имени Сюзи в связи с ними, и он вряд ли мог сказать, почему он пришел к такому заключению, разве что казалось естественным для Сюзи в трудной ситуации обратиться за помощью к старинной подруге Грейс.

Но почему у нее трудности? Какие трудности? Что могло случиться такого, что помешало ее триумфальному взлету?

— Это я и собираюсь выяснить! — вскричал он.

Сердце его бешено колотилось, вдохновленное новыми надеждами и старыми воспоминаниями. Зрелище жены, обликом и поведением столь далекой от мира, к которому, как он воображал, она вновь присоединилась, мгновенно изменило его собственное отношение к жизни и покрыло мглой нереальности все, о чем он старался думать как о наиболее прочном и реальном. Ничто для него теперь не было надежным, кроме булыжника мостовой, на которой он стоял, фасада дома, который скрывал ее, ручки звонка, которую он заранее ощущал в ладони. Он шагнул вперед и был уже у порога, когда из-за поворота выехало авто и свет фар пролег золотым ковром по мокрой улице до двери Сюзи.