В лучах мерцающей луны - Эдит Уортон

— Не это ли вы назвали счастьем? Я хотела быть счастливой… но мы не вольны выбирать.

Он подошел к ней:

— Да, никто не волен выбирать. И как кто-то может дать вам счастье, если он сам несчастлив?

Он взял ее ладони, ощущая, какие они крупные, мускулистые и волевые, даже тая у него в руках.

— Моя бедная Корал, разве я чем могу помочь вам? Что вам нужно, так это быть любимой.

Она отступила назад и твердо и открыто сказала:

— Нет — просто любить самой.

Часть третья

XXV

Парижским зимним утром под нескончаемым мелким дождиком Сюзи Лэнсинг, отведя четверых старших детей Фалмеров в школу, возвращалась одна в маленький домик в Пасси, где она жила с ними последние два месяца.

На ней были обыкновенные ботиночки, старый дождевик и прошлогодняя шляпка, что отнюдь не расстраивало ее, хотя она особенно и не гордилась своим нарядом. По правде сказать, она была слишком занята, чтобы много думать об этом. С тех пор как она взялась присматривать за детьми Фалмеров, пока их родители находились в Италии, ей пришлось пройти суровую школу материнских обязанностей, когда каждая секунда ее времени с утра до вечера была наполнена делами, которые требовалось сделать немедленно, и другими, которые нужно было не забыть сделать позже. Фалмеров было только пятеро, но иногда они превращались в победоносную армию, и их способность к увеличению своих рядов равнялась лишь умению растворяться, исчезать, становиться неслышными и, так сказать, превращаться в единую взъерошенную темно-русую голову, склоненную над книгой в каком-нибудь углу дома, где никому не приходило на ум искать их, — конечно же, в комнате бонны в мансарде или в чулане в подполе, где хранились сундуки, — с этой целью и выбранном.

Несколькими месяцами ранее эта резкая смена (то они всюду, то их нигде не видать) казалась Сюзи одной из самых несносных их черт, не позволяющих рассчитывать на передышку. Но сейчас она чувствовала иначе. В ней родился интерес к своим подопечным, и поиск ключа к логике их поведения, общего или индивидуального, был для нее таким же увлекательным занятием, как распутывание детективной интриги.

Что больше всего интересовало ее во всей этой беспокойной истории, так это открытие, что в их поведении есть система. Эти маленькие создания, которые набирались опыта, швыряемые бурными волнами жизни своих родителей, сумели выработать подобие системы самоуправления. Джуни, старшая (которая уже выбирала матери шляпки и пыталась навести порядок в ее гардеробе), была у них признанным вождем. В свои двенадцать она усвоила много такого, о чем ее мать знала лишь понаслышке, а Сюзи, ее временная мать, даже не подозревала: она веско говорила о многих жизненно важных вещах — от касторки до фланелевого нижнего белья, от справедливого обмена марками или стеклянными шариками до количества порций рисового пудинга или джема, на которые имел право каждый ребенок.

Ее вердикт не подлежал обжалованию, однако каждый из ее подданных вращался по ее или его собственной независимой орбите, в соответствии с законами, которые Джуни признавала и уважала; и Сюзи не без труда поняла эту таинственную хартию прав и привилегий.

Кроме того, возникали и трудности материального характера. Они вшестером плюс загнанная бонна, которая готовила на всех и всех обслуживала, жили на весьма скромные средства, и, как заметила Джуни, можно было подумать, что мальчишки глодают свою обувь, судя по тому, как быстро она снашивалась. Они «глодали», конечно, много чего еще, и в основном сытное и дорогое. У них было свое определенное мнение о количестве и качестве того, чем их кормили, и они были способны сговориться и устроить бунт, когда им не нравилось, чем кормила их Сюзи. Так что жизнь ее была суматошной и изматывающей, зато никогда — скучной или гнетущей, чего она боялась больше всего.

Не то чтобы общество юных Фалмеров, признавалась она себе, пробудило в ней абстрактную любовь к человеческой поросли. Она знала — знала с первого поцелуя Ника, — как любила бы их с ним детей, и с робкой и мечтательной заботой лелеяла крошку Клариссу Вандерлин. Но эти неотесанные юные Фалмеры доставляли ей истинное удовольствие по причинам, которые ей становились все более понятными. Во-первых, они все были умные, а во-вторых, пищей для их ума были только вещи, достойные усвоения. Как бы неважно ни воспитывала Грейс Фалмер свое растущее племя, они никогда не слышали от нее ничего, что наводило бы на них скуку или тоску: хорошая музыка, хорошие книги и хорошая беседа были их ежедневной пищей, и если порой они носились, орали и гремели, будто не ведая упомянутых привилегий, то в другое время сияли светом поэзии и говорили голосом мудрости.

Таково было открытие Сюзи: впервые она оказалась среди пробуждающихся умов, которые пробуждались только к красоте. В своем тесном, неудобном доме Грейс и Нат Фалмер сумели избежать низкой завистливости, вульгарного поклонения, мелочного недовольства; надо всем шумом и беспорядком царили великие образцы красоты, подобно наследственным фигуркам, которые стояли на полке в беднейших римских домах.

Нет, задача, которую она взяла на себя за неимением лучшего, не принесла ей ощущения нереализованного призвания: она понимала, что «материнская забота» в большем масштабе никогда не будет ее профессией. Скорее, у нее странным образом возникло ощущение, что о ней самой заботятся, направляют ее первые шаги в жизни нематериальных ценностей, которые начали казаться ей намного существенней, чем любые другие, известные ей.

В день, когда она пришла к Грейс Фалмер за советом и утешением, она не догадывалась, что получит их в такой форме. Ее подруга, растерянная больше, чем обычно, но все же бодрая, рассекала бурные волны своей жизни с непринужденностью амфибии. Грейс, возможно, была единственной из подруг Сюзи, способной понять, почему она не могла решиться выйти за Олтрингема, но в тот момент Грейс была слишком поглощена своими проблемами, чтобы задумываться над проблемами подруги, и, по обыкновению, тут же принялась «облегчать душу» перед ней.

Европа не дала Нату того, что, как она надеялась, должна была дать. Конечно, она сама вполне художник и понимает, что замыслы должны созреть, — новые впечатления редко приносят немедленный результат. Она это учитывала. Но по прошлому опыту знала, когда Нат, человек настроения, впитывает впечатления, которые принесут плоды. Сейчас же об этом не могло быть и речи, и он знал это так же, как она. Слишком много было суеты вокруг него, слишком много волнений и пустой лести… Миссис Мелроуз? Ну, пожалуй, на какое-то время… поездка в Испанию несомненно была любовным путешествием. Грейс говорила спокойно, но лицо у нее заострилось: она мучилась просто ужасно оттого, что он уехал в Испанию без нее. Однако она не могла, из-за детей, позволить себе пренебречь крупной суммой, которую Урсула Джиллоу предложила ей за двухнедельное пребывание в Роане. И ее игра сразила людей и по возвращении принесла ей два или три прибыльных приглашения выступить в частных домах в Лондоне. В свете она произвела небольшой фурор, что приятно удивило Ната и вновь подняло ее в его глазах.

— А то он начал забывать, что я не только нянька детям, и неплохо было ему напомнить об этом… но главное — это то, что я заработала нам с ним на поездку в Южную Италию и на Сицилию на три месяца. Понимаешь, я знаю, как справиться… и, когда мы останемся с ним вдвоем, Нат примется за работу: наблюдать, воспринимать, усваивать. Это единственный способ. Миссис Мелроуз хочет увезти его, снова оплачивать все его расходы… не выйдет у нее. Я буду платить. — Ее серые щеки торжествующе вспыхнули. — И увидишь, какие чудесные результаты это принесет… Единственная проблема — дети. Джуни совершенно согласна, что мы не можем взять их с собой…

Затем она принялась объяснять свой замысел. Если Сюзи неустроенна и испытывает денежные затруднения, почему бы ей не присмотреть за детьми, пока их родители находятся в Италии? Самое большее на три месяца — Грейс может обещать, что не дольше. Конечно, много платить они не могут, но, по крайней мере, у нее будет кров и стол.

— И знаешь, это кончится тем, что тебе станет интересно, уверена в этом, — заключила мамаша с безудержным оптимизмом, а Сюзи с неуверенной улыбкой смотрела на нее.

Три месяца заботиться о пятерых Фалмерах! Такая перспектива пугала. Если бы только Джуни и Джорди, старшая и младший в банде, она, наверное, меньше сомневалась. Но был еще Нат, чуть постарше Джорди, это его клаксон преследовал ее и Ника до самого холма в тот роковой день у Фалмеров, а еще близнецы Джек и Пегги, о которых у нее сохранились почти такие же тревожные воспоминания. Справляться с этим буйным племенем было бы тяжелее, чем пытаться развеять скуку избалованной Клариссы Вандерлин; и она тут же отказалась бы, как уже отказывалась однажды, если бы единственная возможная альтернатива не была бы столь невыносимой и если бы Джуни, призванная для совета, стоящая перед ними, маленькая, скромная и авторитетная, не сказала в своей спокойной, взрослой манере: