В лучах мерцающей луны - Эдит Уортон

XXII

Стреффорд уезжал в Англию.

Удостоверясь, что Сюзи предприняла первые шаги к обретению свободы, он стал открыто относиться к ней как к обрученной невесте и больше не видел причины держать это в тайне. Она понимала его нетерпеливое желание определиться с их планами; это защитило бы его от опасности положения выгодного жениха и заставило людей прекратить, по его выражению, совать нос в его дела. Теперь, когда впечатление новизны для него стерлось, к нему вернулась природная леность, и ничто так не ужасало его, как необходимость остерегаться бесчисленных планов, постоянно предлагаемых ему доброжелателями. Сюзи иногда нравилось, что он женится на ней потому, что это значило идти по пути наименьшего сопротивления.

— Жениться на мне — самый легкий способ не жениться на всех остальных! — рассмеялась она однажды, когда он стоял перед ней в тихой аллее Булонского леса, настаивая на соглашении о различных предварительных условиях. — Думаю, я для тебя единственная защита.

Странный огонек вспыхнул в глубине его глаз, и она тут же предположила, что он думает: «А я для тебя не то же самое?»

Она изменилась в лице, а он ответил, тоже рассмеявшись:

— Так оно и есть, слава богу!

Она подумала и спросила:

— Но пока… как ты собираешься защищаться еще год?

— Ты должна будешь позаботиться об этом, снять маленький домик в Лондоне. Придется, знаешь ли, присматривать за мной.

У нее готово было сорваться с языка: «Если это все, что тебя заботит!..» Но именно того она и хотела — позаботиться, насколько возможно, чтобы у них не было таких разговоров, таких мыслей. Она не могла спросить, насколько много значит для него, чтобы не быть в свою очередь спрошенной о том же, а это было бы ужасно. По правде сказать, хотя Стреффорд не демонстрировал страстную влюбленность — может, из тактичности, может, темперамент был не тот, может, просто в силу давнишней привычки преуменьшать и препарировать каждое чувство и каждое убеждение, — она все же знала, что небезразлична ему, насколько вообще кто-нибудь мог быть ему небезразличен. Если в чувстве немалую роль играет элемент привычки, если она нравится ему прежде всего потому, что он привык к ней, знает ее взгляды, ее слабости, потребности, знает, что с ней ему никогда не придется скучать и почти наверняка будет интересно, — что ж, такие вещи, хотя они и не из самых воспламеняющих, способны прекрасно подогревать его чувство. Она познала тропики, и теперь ей хотелось более умеренного климата; но мысль о том, что придется целый год нежно раздувать в нем пламя, вызвала в ней невыразимую тоску. Однако все это она как раз не могла высказать. Долгий испытательный период, в течение которого, как она знала, нужно будет развлекать его, охранять, удерживать, не подпускать к нему других женщин, был необходимой частью их ситуации. Она была уверена, что, как сказал малыш Брекенридж, сможет «блестяще с этим справиться»; но ей не хотелось об этом думать. Она предпочла бы уехать — не важно куда — и не видеть Стреффорда, пока они не поженятся. Но она не осмеливалась сказать ему и это.

— Маленький домик в Лондоне? — удивленно переспросила она.

— Ну, я думаю, у тебя должна быть какая-то крыша над головой.

— Я тоже так думаю.

Он подсел к ней:

— Если я тебе нравлюсь достаточно для того, чтобы ты когда-нибудь поселилась в Олтрингеме, не позволишь ли обеспечить тебя небольшим и более подобающим жильем уже сейчас?

Она все еще колебалась, зная, что альтернатива — это жизнь у Урсулы Джиллоу, Вайолет Мелроуз или у какой-то еще из богатых подруг, любая из которых с готовностью оказала бы щедрое гостеприимство будущей леди Олтрингем. Подобное обстоятельство со временем будет не менее унизительно для ее гордости и не менее пагубно для ее чувства независимости, чем олтрингемовская «крыша над головой». Но она медлила с согласием.

— В декабре я еду в Лондон, поживу там какое-то время у разных людей — потом можем что-то поискать.

— Хорошо, как желаешь. — Он явно счел ее колебания нелепыми, но был слишком доволен, что она занялась разводом, чтобы его разочаровал ее ответ.

— А теперь послушай меня, дорогая, могу я подарить тебе кольцо?

— Кольцо? — Она вспыхнула. — Какой смысл, Стрефф, дорогой? При всех этих драгоценностях, хранящихся в сейфе в Лондоне…

— О, боюсь, ты сочтешь их старомодными. И черт побери, почему мне не подарить тебе что-нибудь новое? Я встретил вчера Элли и Бокхаймера на Рю де ла Пэ — они выбирали сапфиры. Ты что больше любишь, сапфиры или изумруды? Или просто бриллиант? Я видел один — колоссальный… И хотел бы, чтобы он был твой.

Элли и Бокхаймер! Как она ненавидела, когда эти имена звучали вместе! Их случай всегда казался ей карикатурой на ее собственный, и она чувствовала безрассудную обиду на Элли за то, что та выбрала тот же сезон для своих матримониальных маневров.

— Не желаю, чтобы ты говорил о них, Стрефф… так, будто они как мы! Я с трудом могу находиться в одном помещении с Элли Вандерлин.

— Почему? Что стряслось? Хочешь сказать, оттого, что она бросила Клариссу?

— Не только… Ты не знаешь… я не могу рассказать тебе… — Она содрогнулась, вспомнив, и беспокойно поднялась со скамьи, на которой они сидели.

Стреффорд беззаботно пожал плечами:

— Ну, моя дорогая, ты вряд ли можешь ожидать этого от меня, ведь, в конце концов, Элли я обязан счастью быть так долго наедине с тобой в Венеции. Если бы она и Алджи не продлили свой медовый месяц на вилле…

Он внезапно замолчал и посмотрел на Сюзи. Она сознавала, что кровь отхлынула от ее лица. Чувствовала, как кровь покидает ее сердце, вытекает из нее, словно все артерии лопнули, и вот уж будто в ней не осталось жизни, а только невыносимая боль.

— Элли… на твоей вилле? Что ты имеешь в виду… Элли и Бокхаймер, они…

Стреффорд по-прежнему пристально смотрел на нее:

— Ты хочешь сказать, что не знала об этом?

— Это они приехали после нас с Ником?.. — не отступала она.

— Ты же не думаешь, что, будь иначе, я выгнал бы вас? Эта скотина Бокхаймер просто осыпал меня золотом. Ах да, что еще хорошо: мне больше никогда не придется сдавать виллу! Я очень люблю сам это местечко, и, полагаю, мы иногда можем ездить туда на день или два… Сюзи, да что с тобой?

Она тоже пристально посмотрела на него, но — ничего не видя. Все плыло и плясало перед ее глазами.

— Значит, она была там, когда я отсылала за нее все те письма?..

— Письма… какие письма? Отчего у тебя такой расстроенный взгляд?

Она о чем-то напряженно думала, словно не слыша его.

— Она и Алджи Бокхаймер прибыли туда в тот самый день, когда Ник и я уехали?

— Полагаю, да. Я думал, она рассказала тебе. Элли вечно всем все рассказывает.

— Она бы рассказала, полагаю… да я не позволила.

— Ну, моя дорогая, вряд ли это моя вина, не так ли? Хотя, право, не понимаю…

Но Сюзи, по-прежнему ничего не видя, кроме бешеной пляски искр перед глазами, и словно не слыша его, продолжала спрашивать:

— Так это было их авто, на котором мы отправились в Милан! Алджи Бокхаймера авто!

Она не знала почему, но это обстоятельство казалось ей самым унизительным во всей этой отвратительной истории. Она помнила нежелание Ника воспользоваться авто… помнила его взгляд, когда она похвасталась, что «устроила» это. К горлу поднялась тошнота.

Стреффорд расхохотался:

— Ты что… воспользовалась их авто? И не знала, чье оно?

— Откуда я могла знать? Я уговорила шофера… за небольшую мзду… Чтобы сэкономить на плате за поезд до Милана… за лишний багаж в Италии безбожно дерут…

— Ах, Сюзи, Сюзи! Молодец! Могу себе представить…

— Какой ужас… какой ужас! — стонала она.

— Ужас? В чем ужас?

— Ты не понимаешь… не чувствуешь… — порывисто начала она, но потом замолчала.

Ну как объяснить ему, что возмутило ее не столько то, что, едва она и Ник съехали, он отдал виллу той паре, — хотя представить их в прелестном тайном домике и под соснами на веранде было все равно, что замарать мерзкой липкой грязью их счастливое время? Нет, не это больше всего вызывало в ней отвращение, а то, что Стреффорд, живя в роскоши дома Нельсона Вандерлина, тайно потворствовал любовным похождениям Элли Вандерлин и дал той с Алджи — за хорошую плату — приют на собственной вилле. Упрек готов был сорваться с ее губ — но она вспомнила о собственной роли в отвратительной истории, о невозможности признаться в этом Стреффорду и рассказать ему, что Ник оставил ее по той же самой причине. Она не боялась, если это откроется, уронить себя в глазах Стреффорда: моральные проблемы его не волновали, он лишь рассмеется над ее признанием и с презрением выскажется о Нике в роли нового моралиста. Но вот этого она как раз и не вынесет: что всякий усомнится в искренности принципов Ника или узнает, насколько она недотягивает до них.