Чёртов палец - Владимир Валентинович Крюков

в их ажурной тени, наблюдать за птицами и бабочками, составлять букеты из цветов, купаться и рисовать. Всем этим она заняла себя на другой же день после приезда. Вставала она рано, с вечера оставляя между плотными шторами маленькую щелку, через которую утром к ней в кровать мог проскользнуть солнечный луч. Она любила просыпаться от его тёплого прикосновения к щеке. Привычка эта сохранилась у неё с детства, когда однажды она придумала такой способ пробуждения, опасаясь, что отец не разбудит её и не возьмёт с собой на охоту. С тех пор она научилась с большой точностью рассчитывать время и место падения солнечного луча. Встав с постели, она пила чай и выходила в сад, где устраивалась поудобнее и рисовала, а после завтрака, захватив зонтик и этюдник, отправлялась в дальнюю прогулку и возвращалась только к обеду. На соседнем озере, размером поменьше, она обнаружила старинную барскую усадьбу в русском классическом стиле и приходила туда срисовывать её с натуры. Через несколько дней она показала Навроцкому готовую акварель. На ней был изображён стоящий на пригорке дом с белыми колоннами, белая пристань на берегу покрытого лилиями озера и подплывающая к пристани лодка с дамой в летнем платье и соломенной шляпке и мужчиной в чесучовом пиджаке и канотье. Мужчина взмахивал вёслами и щурился от солнца, а дама держала в руке букетик цветов и кокетничала. Картина понравилась Навроцкому. Он предложил Лотте продать ему эту вещь, но тут же получил её в подарок. «В дождливые дни она будет наполнять мою обитель солнцем», — сказал он, повесив акварель на видном месте у себя в комнате.

После обеда Лотта обыкновенно отдыхала за книгой, потом играла на пианино, если это не мешало князю, а когда уходила Маша, брала на себя обязанности хозяйки, занимаясь какой-нибудь домашней работой. По вечерам она плавала в озере, а в сырую погоду сидела в своей комнате или на веранде и работала над зарисовками, сделанными ещё зимой.

Навроцкий вставал позже, так как по вечерам засиживался за чтением привезённых из домашней библиотеки книг и ложился спать далеко за полночь. Из комнат своих он выходил только к завтраку, днём уезжал в Петербург или возился с автомобилем и отправлялся затем в поездку по окрестностям. Автомобильная езда очень увлекала его, и скоро он изъездил все окрестные дороги. Иногда ему приходилось прибегать к помощи местных жителей и их лошадей, чтобы вытащить застрявшую в луже «Альфу». В одну из таких поездок он напал на небольшой конный завод, где можно было взять напрокат лошадь, и стал приезжать туда и пересаживаться из автомобиля на резвого орловского рысака. Смена ощущений забавляла его, и он тщетно задавался вопросом, что же ему доставляло большее удовольствие автомобиль с его двадцатью лошадиными силами или всего одна лошадиная сила, но живая, менее прихотливая и способная пробираться по узким лесным тропам?

После вечернего чая Навроцкий обычно садился за пианино и долго играл. Начав романсом Чайковского, коих знал множество, пьесой Глинки или Рубинштейна или премилой штучкой Дебюсси «La plus que lente»[18], он увлекался игрой и часто заканчивал её собственной вдохновенной импровизацией. Страсть к импровизациям появилась у него ещё в детстве, когда, желая подразнить учителя музыки, он на свой лад переделывал всё, что задавалось ему для разучивания. Со временем он достиг в этом деле такого мастерства, что порой его собственные пассажи, искусно вставленные в известные произведения, оставались незамеченными слушателями. Нередко импровизация так захватывала его, что пьеса, послужившая для неё отправной точкой, целиком отбрасывалась, и звучала уже совсем другая музыка — музыка самого Навроцкого. Но музыка эта была переливом настроения, мимолётным озарением, он никогда её не записывал и не мог повторить в точности. По обыкновению в конце этих концертов он с чувством исполнял «Ностальгию» фига или романс Рубинштейна «Ночь», негромко и художественно его насвистывая. А когда с ясного ночного неба в окна дачи ярко светила луна, навстречу её лучам летели прозрачные, как слеза, звуки «Clair de lune»[19] Дебюсси.

К этим мелодиям, залетавшим к ней через открытое окно вместе с запахом черёмухи, лёжа в своей постели наверху, прислушивалась Лотта. И грезилось ей, что и эти волшебные звуки, и атомы её собственного тела растворены в огромном океане вселенной и нет её, Лотты, вовсе, а есть усеянная звёздами непостижимая безбрежность, щедро и безусильно рождающая совершенство, будь то музыка или охватывающее душу чувство любви…

2

В первые дни их дачного отшельничества каждый из них жил своей, обособленной, жизнью. Время от времени Навроцкий уезжал по делам в Петербург и оставался там по нескольку дней. Встречаясь за обедом, иногда за завтраком, они обменивались короткими фразами о погоде, о приготовленной Машей еде, о яблонях, цветущих в саду, и не касались других, более чувствительных, вопросов. Но теперь, когда вместо непродолжительных встреч, всегда кончавшихся расставанием, они очутились под одной крышей и видели друг друга почти каждый день, они не могли не чувствовать какую-то качественную перемену в незримом поле притяжения между ними. Что-то подсказывало им, что находятся они в начале дальнего, нехоженого пути, и, как расчётливые, мудрые путники, они не спешили на этот путь ступить. Они словно любовались друг другом со стороны, как любуются розами, цветущими под окном, — их нет необходимости срезать и ставить в вазу. Будто два мотылька порхали они рядом и в то же время каждый сам по себе, резвясь и забавляясь короткой летней жизнью на собственный манер. Но оба смутно догадывались, что где-то поблизости, в каких-то неведомых потёмках, что-то важное и таинственное, точно аптекарская тинктура, настаивалось под спудом и ждало своего часа, чтобы в нужную минуту явиться на свет и оказать благотворное, живительное воздействие на страждущий, истомившийся организм. Когда же каждый из них в одиночку вдоволь насладился погожими летними деньками и ленивым спокойствием дачной жизни, их потянуло друг к другу. Они всё чаще отправлялись на прогулку по окрестностям вдвоём, вечерами ходили купаться на озеро, а возвратившись с купания, садились за самовар и долго, не спеша пили чай, обмениваясь впечатлениями прошедшего дня, обсуждая прочитанные книги, делясь сделанными в природе наблюдениями, доверяя друг другу навеянные этими впечатлениями и наблюдениями мысли.

В поздний час, когда Навроцкий садился за пианино, Лотта уже не ложилась спать, а, заслышав его игру, накидывала на плечи шаль, спускалась вниз и тихо устраивалась в кресле напротив небольшого камелька, который он топил в прохладные вечера. В оконном стекле в причудливом