Чёртов палец - Владимир Валентинович Крюков

образом показал другую свою, совершенно неприемлемую для Анны Фёдоровны, сторону. На званом обеде (из тех, на которых иногда приходится бывать вопреки желанию) штабс-капитан, не выдержав слишком любезного обращения княжны с одним из гостей, выскочил в ярости из-за стола, споткнулся о козетку и, падая, вдребезги разбил горку с китайским фарфором. Разыгранная им вслед за тем нелепая сцена ревности, о которой на другой же день зашептали в петербургских гостиных, заставила Анну Федоровну пересмотреть свою, совершенно, впрочем, невинную, связь с ним и бесповоротно лишить его малейшей надежды на матримониальную перспективу.

Это крупное поражение в амурной карьере, понесённое после стольких блистательных побед, серьезно подорвало нравственные силы штабс-капитана, заставив его с головой уйти в обожаемую им авиацию. Неудачи на этом героическом поприще если и случались, то не причиняли ему тех жестоких страданий, которыми приходилось расплачиваться за удовольствия в области более деликатной. Они лишь вызывали в нём яростное и непреодолимое желание летать ещё выше и быстрее.

В результате такого катаклизма лицо штабс-капитана приобрело суровое, аскетическое выражение, во взгляде его появились следы умудрённости безрадостным опытом. С изумлением обнаружив, что женщины — источник не одних только услад, но и нервических потрясений, бессонницы и боли в пояснице, он стал смотреть на них с некоторым скепсисом и даже опаской. Завидев даму с привлекательными формами, манящую к себе, как выплывающий из тумана пароход с сигнальными огнями и музыкой на борту, штабс-капитан немедленно начинал пересчитывать воображаемое стадо из десяти баранов, дабы успеть вспомнить, к каким досадным последствиям может привести необузданный мужской инстинкт. Дамам же, имеющим известный интерес к личности господина Блинова и желающим обратить на себя его взор, отныне требовалось проявлять больше изобретательности, нежели просто делать глазки и подбирать чуть выше обыкновенного юбку при посадке в аэроплан, демонстрируя модные ажурные чулочки. Но, увы, избалованные мужским вниманием петербургские дамы об этом не догадывались и, как следствие, терпели фиаско. Зато многие петербургские мужья наконец-то могли углубиться в чтение газет вместо того, чтобы задумываться над странностями жены, когда та, вздыхая, говорила: «Ах, Котик! Отчего ты не летаешь!»

2

Лавры некоторых французских авиаторов в последнее время не давали Блинову покоя. Он ходил с хмурым и озабоченным видом, взвешивая собственные возможности побить их рекорды. Эту озабоченность и застали на его лице Навроцкий и Лотта, когда однажды ранним утром прибыли на Комендантский аэродром. Не ускользнуло от Навроцкого и выражение в глазах штабс-капитана какой-то особой грусти, какая бывает у собак, несправедливо наказанных хозяином. Даже кончики его усов утратили свой обычный бравый вид и понуро свешивались вниз. О причинах этой грусти Навроцкий догадывался: слухи о разрыве между Блиновым и княжной Ветлугиной дошли и до него. По-видимому, тяжёлая рана, полученная Блиновым в продолжительной любовной борьбе, всё ещё кровоточила, и Навроцкий в душе сочувствовал ему. Что касается его собственных чувств к Анне Федоровне, то Навроцкий старался о них не думать. Он выработал в себе привычку сразу, как только мысли его начинали двигаться в этом опасном направлении, перегонять их, как стрелочник, на другую колею. Его немного коробило, что поднять их с Лоттой на аэроплане должен был именно Блинов, — общество штабс-капитана вызывало в нём нежелательные воспоминания, но предвкушение первого в жизни полёта и улыбающееся лицо Лотты заставили его забыть обо всём неприятном. Важнее было то, что Блинов — опытный авиатор. Обучался он в школе практического воздухоплавания под Парижем и авиационной школе в Гатчине и уже давно брал пассажиров. Из газет Навроцкий знал, что Блинов не раз пытался ставить рекорды продолжительности и высоты полёта, но пока не преуспел в этом. Наконец, желание доставить удовольствие Лотте, а вместе с ней и себе, было сильнее всех прочих соображений, и он не стал возражать против Блинова, когда обговаривал с начальством аэродрома условия полёта. И всё же он немного волновался, вспоминая, как почти два года назад здесь же, на Комендантском аэродроме, был свидетелем гибели капитана Мациевича. «Фарман» Мациевича рассыпался в воздухе на куски, а сам капитан разбился насмерть, упав с высоты в полверсты.

Блинов, несмотря на угрюмое выражение лица, держался просто. Его обычный апломб, рассчитанный на мужчин и имеющий свойство стремительно переходить в юмор не лучшего пошиба для женщин, бесследно исчез.

— Полетим на «Фармане», — мрачно объявил он, когда механики выкатили биплан из ангара.

— Что-то вы не в духе сегодня, — заметал с улыбкой Навроцкий.

Блинов сделал вид, что не расслышал.

— Поднимет ваш аппарат нас троих?

Штабс-капитан ухмыльнулся, прошёлся критическим взглядом по фигуре Навроцкого и покосился на Лотту.

— Да не такого уж вы богатырского сложения, князь. У меня были пассажиры и посолиднее вас и вашей… — Он запнулся, подбирая подходящее слово. Ему захотелось как-нибудь уколоть Навроцкого, назвать эту светловолосую девушку его невестой или даже любовницей, но он сдержал в себе яд. — …Спутницы.

— Прошу прощения, я вас не представил, — извинился Навроцкий. — Штабс-капитан Блинов. Шарлотта Янсон.

Блинов подчёркнуто равнодушно кивнул головой.

— Не беспокойтесь, князь, — сказал он снисходительно немного погодя. — Этот аппарат поднимет нас как три утиных пёрышка. Мотор — восемьдесят лошадиных сил. Горючее сгорает в семи цилиндрах Сто вёрст за час он делает шутя. — Блинов похлопал ладонью по фюзеляжу.

— Вот как? Стало быть, вам не составит большого труда покружить нас над Кронштадтом?

— Да хоть в Финляндию! Я долетал на нём до Бьёркэ и даже до Кексгольма… Ну, скажем, почти… И возвращался без посадки и заправки. Горючее, правда, приходилось экономить…

— Экономить горючее? И каким же это образом, позвольте узнать?

— Зачем это вам, князь? Навряд ли вам это пригодится. Да и трудно вам будет понять все эти тонкости.

— Отчего же? Может быть, и я последую вашему примеру и пойду учиться в школу воздухоплавания, — в шутливом тоне возразил Навроцкий.

— Ну-ну… Не поздно ли, князь? — Блинов снова покосился в сторону Лотты. — Впрочем, извольте…

Он начал ходить вокруг аэроплана и, живо жестикулируя, рассказывать, как ловко всё в этой машине устроено и какими приёмами можно сэкономить горючее. По тому удовольствию, с которым штабс-капитан всё это излагал, видно было, что сел он на своего конька. Мало что понимая в его речах, Лотта терпеливо ждала в сторонке, изредка прислушиваясь к восклицаниям мужчин. Наконец, пересказав едва ли не всю теорию воздухоплавания, Блинов предложил пассажирам занять места в аэроплане. Навроцкий помог Лотте подняться по небольшой приставной лестнице и вслед за ней уселся в тесное сиденье.

— Аэроплан военный, удобства не предусмотрены, так что не взыщите, — сказал Блинов, заметив, с какой неловкостью