Чёртов палец - Владимир Валентинович Крюков

свободы?

— У человека нет полной свободы. Но страсти умаляют и ту, что есть, делая человека зависимым. Ведь ему приходится беспрестанно искать способы их удовлетворения.

— Значит, поборов страсти, можно стать более свободным?

— Выходит, что так.

— Но возможен ли человек без страстей?

Навроцкий обернулся к Лотте и увидел устремлённые на него серьёзные глаза. Пытливость её ума решительно нравилась ему.

— Человек без страстей никак невозможен, — сказал он весело. — А посему давайте-ка напоследок пустим лошадей карьером да прокатимся с ветерком. А потом поедем обедать. У меня страсть как разыгрался аппетит…

Он помог ей сесть на лошадь и, вскочив в своё седло, сказал:

— Впрочем, с вас довольно будет и галопа.

Выбравшись на дорогу, он пустил лошадь сначала галопом, а затем и в карьер. Он уже убедился в том, что Лотта хорошо держится в седле, но на всякий случай несколько раз оглянулся. Лошадь Лотты бежала ровным галопом, и расстояние между ними увеличивалось. Тогда, проехав ещё с версту карьером, он начал одерживать кобылку и наконец, перейдя на спокойную рысь, дал возможность Лотте догнать его. Они поехали рядом, и он невольно загляделся на её весёлое, раскрасневшееся лицо и длинные светлые волосы, в которых ветер устроил маленький беспорядок…

4

К обеду Навроцкий явился в столовую с какой-то книгой в руках и положил её на стол перед Лоттой.

— Это «История философии» Фридриха Кирхнера. Если желаете, можете почитать. Вам, наверное, будет интересно.

— Да, очень, — сказала Лотта, полистав книгу.

Навроцкий откупорил соломенную бутылку красного итальянского вина и, налив его в бокалы, продекламировал:

Когда я чару взял рукой и выпил светлого вина,

Когда за чарою другой вновь чара выпита до дна,

Огонь горит в моей груди и как в лучах светла волна,

Я вижу тысячу волшебств, мне вся вселенная видна.

— Но, кажется, вы более одной чары себе не позволяете, не так ли? — улыбнулась Лотта.

— Верно. Во всём должна соблюдаться разумная достаточность.

— Хороший принцип. Если бы все мужчины его придерживались…

Они немного отпили из бокалов.

— Но после одной чары, увы, ни в груди не горит, ни вселенной в глазах, — сказал, смеясь, Навроцкий.

— Тогда выпейте вторую, только осторожнее. Я слышала, что автор этого перевода из Хайяма уже после первой чары свирепеет.

— Вы читали Бальмонта?

— Кто же его не читал?

— Да, женщины от него без ума. Многие даже красят волосы в рыжий цвет, под его шевелюру. К тому же, говорят, он знает двадцать иностранных языков. А вам он нравится?

Лотта сделала неопределённый жест головой и плечами.

— Так, кое-что… Из русских поэтов мне больше по душе классики: Пушкин, Лермонтов, Тютчев…

— Тютчев?

— Да.

Лениво дышит полдень мглистый;

Лениво катится река;

И в тверди пламенной и чистой

Лениво тают облака…

— Да, замечательно… Красиво и просто… Признаюсь, и у меня душа не лежит к декадентам. Однако у Бальмонта тоже есть простое:

Чуть бледнеют янтари

Нежно-палевой зари;

Всюду ласковая тишь;

Спят купавы, спит камыш.

Задремавшая река

Отражает облака;

Тихий, бледный свет небес;

Тихий, тёмный, сонный лес

В этом царстве тишины

Веют сладостные сны;

Дышит ночь, сменяя день;

Медлит гаснущая тень.

В эти воды с вышины

Смотрит бледный свет луны;

Звезды тихий свет струят;

Очи ангелов глядят.

— Браво! — похлопала в ладоши Лотта. — Кажется, это стихотворение из хрестоматии Шалыгина?

— Возможно.

— Это совсем как у нас в Осиной роще по вечерам: и бледный свет луны, и звёзды… Вот только ангелов не видно.

— Ну почему же не видно ангелов? — улыбнулся Навроцкий. — Один из них сидит в эту минуту передо мной.

— Я вовсе не ангел… Если уж сравнивать меня с кем-нибудь крылатым, я… бледный, беззащитный мотылёк…

— Вы недооцениваете себя. Впрочем, мы увлеклись поэзией, а наш обед стынет.

Они выпили ещё вина и молча закончили обед.

— А славно мы сегодня проехались верхом, — сказал Навроцкий, раскуривая сигарку.

— Да, хорошо… И не только проехались, но и пофилософствовали у камня.

— Вот какова страна Россия! Здесь философы на дороге валяются.

Лотта взглянула на князя с лёгким упрёком.

— Гм… Прошу прощения… Шутка, пожалуй, и впрямь неудачная.

Лотта улыбнулась.

— А как вы смотрите на то, чтобы нам съездить на недельку на вашу родину? — спросил Навроцкий. — Там на дядюшкиной даче превосходная рыбалка и очень тихо.

— О, это было бы прекрасно! — обрадовалась Лотта. — Я сама хотела вам это предложить, но не решалась.

— Кстати, как вы распорядились домом вашей матушки? — полюбопытствовал Навроцкий.

— Дом этот совсем маленький и давно нуждается в ремонте, но одна наша знакомая, аптекарша, недавно сдала его и высылает мне деньги за аренду.

— Чудесно. Так едем?

— Едем.

— Завтра?

— Хоть сейчас.

— Отлично. Тогда собирайте ваши вещи и едем.

— Сейчас?

— Да.

— Вы шутите?

— Нет.

— Но я пошутила, сегодня уже поздно. Лучше ехать завтра утром.

— Что ж, решено: завтра утром после завтрака!

Глава семнадцатая

1

Не успели Навроцкий и Лотта позавтракать и покинуть столовую, чтобы начать собираться в дорогу, как за окном послышался стук мотора. Навроцкий отдёрнул занавеску и увидел автомобиль, от которого к калитке направлялся неизвестный господин. Вскоре голос незнакомца долетел со двора:

— Князь дома? Передайте ему, что его желает видеть Маевский.

— Ага, — отвечала Маша.

Не дожидаясь её появления, Навроцкий вышел на крыльцо и действительно увидел перед собой Маевского. Произошедшая в поручике перемена поразила его. Ещё недавно пышущий здоровьем блестящий молодой человек, красавчик и франт, превратился в урода. Лицо его было испорчено шрамами. Прежнее лёгкое прихрамывание сменилось сильной хромотой, справляться с которой ему помогала трость. Вместо привычного кителя на нём был светлый штатский пиджак. Весь облик поручика говорил Навроцкому, что перед ним стоит несчастный человек. Он пригласил гостя к себе и предложил ему сигару. Маевский охотно её раскурил.

— Как видите, мне немного не повезло, — сказал он, сделав движение рукой в направлении лица.

— Я слышал, что вы попали в аварию под Варшавой.

— Да. И угробил мой гоночный автомобиль. Пришлось его выбросить.

— Однако вам очень повезло в том смысле, что вы сами остались живы.

— Да, вот остался… Слава богу… Только вот это… — Он дотронулся пальцем до своего изуродованного лица. — Вы, вероятно, слышали истории, которые обо мне