Участники - Денис Епифанцев

штука. А что если продавец не хочет покупать твои способности? Что если он считает, что пирог маленький и если он с тобой поделится, то ему достанется меньше? Он держит его двумя руками, действует иррационально и никому не дает. Что тогда?

– Революция?

– Ира, ты бизнесмен. Только что все правильно понимала. Откуда это примитивное решение?

– А что?

– Асимметричные меры.

– То есть?

– Если каждый выход толпы встречает симметричный ответ системы, то это означает две вещи: у системы нет сил на асимметричную меру – она не может, например, начать расстреливать, а во-вторых, инфляция в рамках символического обмена работает в тысячу раз быстрее, чем в экономике. Понимаешь?

– Нет.

– Если эта толпа прямо сейчас встанет и пойдет громить машины или бить витрины, то система либо должна будет дать симметричный ответ, либо сломаться.

– То есть – революция.

– Да нет же. Она просто начнет покупать услуги того, кто на это способен.

– Оу То есть ты хочешь сказать, что происходящее сейчас – топтание на месте?

– Примерно.

– Хочешь, пообедаем?

– Тебе надоело сидеть?

– Нет. Я просто все сделала.

Мы поехали обедать и между сливочным супом из цветной капусты и каре ягненка по-римски Ира рассказала свой план.

Да. Действия Саши имели свои последствия. Те дела с мэрией, что можно было сделать быстро и без особых хлопот, стали приносить некоторое количество транзакционных издержек. Откаты на каждом пункте согласования обрастали процентом на Сашину активность. Все всё знали.

И Ира решила вывести Сашу из игры.

Первым пунктом было выйти с ней в люди: пойти на очередной митинг и сделать так, чтобы все ее новые друзья увидели их вместе.

Вторым пунктом было сдать Сашу в полицию. Это вообще не представляло никаких проблем. Но в этот раз вместе с Сашей забрали и всех ее друзей. Сначала их немного покатали по Москве, а потом привезли и заперли в обезьяннике.

Потом стали вызывать на допрос. Все было довольно жестко и грубо. Когда на допрос увели Сашу, вместо следователя ее ждала Ира. Она переоделась, успела к косметологу и другие дела и приехала в полицию. Время было уже позднее. Она коротко объяснила Саше, что именно она сделала и зачем. Пообещала повторять это так часто, как понадобится. Это все равно дешевле, чем те убытки, которые несет компания из-за нее.

И ушла. Саша просидела одна еще сорок минут, после чего за ней пришли. А дальше был хитрый план: Сашу довели до камеры, где сидели друзья. Полицейский открыл дверь и громко сказал, что она должна забрать свои вещи. Никаких вещей в камере у Саши не было. После чего полицейский пожал Саше руку, сказал «спасибо за сотрудничество» и «вы свободны».

Друзья же просидели трое суток.

– Ты продолжаешь намекать, что это Саша убила свою мать?

– Нет. Сама она не могла бы. Но, с другой стороны, она была очень зла.

– Смысл этой истории в другом, – говорит Настя, которая сняла обувь, забралась с ногами на сиденье и переписывается в телефоне. – Есть семья, которая тебе досталась по воле случая, а есть те, кого ты выбрал сам.

О чем думала Лена?

Она не собиралась изменять ему. И в мыслях такого не было. Не потому, что она как-то верила в семейные ценности, и верность, и любовь. Она знала, что он ходит иногда налево: когда они с парнями едут в сауну после работы или на дачу на шашлыки. Видела эти мелкие интриги на работе. Ему казалось, что он делал все правильно, но для нее это было настолько очевидно. Физиологически очевидно. Она знала каждую клетку его кожи, каждую реакцию, она умела смотреть и слушать. А он только думал, что он умный.

Она же не лезла вперед и давала ему самому все сказать и сделать. Иногда ей было немного обидно, что он считает, что может ее обмануть такими примитивными уловками, что, значит – он считает ее глупой, но вообще ей нравилось быть выше ситуации, не скандалить и не выводить его на чистую воду. Она чувствовала себя хорошо. В ее представлении она как бы разрешала ему, но была уверена, что контролирует ситуацию и всегда может повлиять на ее исход.

Ее это правда не волновало. Ну правда. Подруги удивлялись, почему она не скандалит и не устраивает ему разнос, но внутри нее было правило – она не очень-то и хотела знать об этих изменах. Она была рада, когда он ходил налево: пусть сходит один раз и вернется к ней. Пусть поест в столовой и поймет, как вкусна домашняя еда.

Она знала парней и знала, что это все физиология. Вымыть руки после туалета, сходить налево раз в полгода. Это все не имеет значения. Это все не важно.

Важно – то, что для нее действительно было важно, – что после всего этого он возвращался к ней. Спал с ней в одной кровати. Когда говорил «мы», имел в виду ее и себя. Пока это правило оставалось нерушимым – все остальное не имело значения.

Но тут что-то случилось.

Когда они приехали и она огляделась, она подумала: а если бы у меня была такая жизнь? Что если бы я жила вот так? Оглядывая ванную, пока принимала душ после секса, она думала – какой бы была ее жизнь, будь это ее жизнью.

Она представила себе эту жизнь как игру. Примерила ее, как платье в дорогом магазине. Она стала ходить в этой жизни и репетировать реплики и жесты: как бы она сидела, как бы она смотрела. Стоя напротив зеркала, она напрягала живот и поднимала подбородок повыше, чтобы получился надменный взгляд свысока.

А потом нипочему, просто так, но ей вдруг стало страшно обидно. Вдруг разом она вспомнила все моменты, когда он игнорировал ее, забывал, не обращал внимания. Каким он был, когда ухаживал, и как постепенно, по капле – вроде еще много, а на самом деле уже меньше – тот парень ушел, а пришел этот. Этот – который воспринимает ее как данность, как обыденность, как рутину.

Я вполне могу носить эту жизнь, – думала она, – мне это платье по размеру.

Но чем, – думала она, – в его глазах я отличаюсь от этих редких романов? Ведь то, что он возвращается вечером ко мне, на самом деле это что-то значит? Не значит ли это привычку? Не значит ли это, что ему так удобно, а я не больше чем «сосед по комнате», которого можно еще и трахнуть, когда нет более интересных вариантов.

Это сомнение, которое она иногда видела в зеркале, когда замечала морщинку, которая