Простая милость - Уильям Кент Крюгер

гаражу и заглянул в окошко. Внутри стоял черный «Крайслер», на котором, кажется, не ездили никогда. Я поднялся на переднее крыльцо и постучал в дверь. Никто не открыл. Я крикнул: «Ариэль! Мистер Брандт!» Ответа не было. Я стоял на крыльце в глубоком раздумье. Представив себе, в каком состоянии теперь моя мать, я рассудил, что, если вернусь домой без Ариэли, меня съедят живьем. Я снова постучал и еще раз крикнул, а потом подумал, что даже если «Лиза меня не слышит, она, вероятно, знает, где находятся ее брат и моя сестра. Наверное, было бы лучше, если бы Джейк пришел вместо меня, — с ним „Лизе легче объясниться. Но я был один, поэтому отворил дверь и зашел в дом. Приближался один из самых странных моментов моей жизни.

Я пробыл в этом доме недостаточно долго, чтобы хорошенько все запомнить, и теперь рыскал по нему, будто взломщик. Вышел на кухню — гораздо более чистую и опрятную, чем у моей матери. Заглянул на задний двор, в большой прекрасный сад, но и там никого не обнаружил. Вернулся в гостиную и на мгновение остановился рядом с боковой комнатой, в которой Ариэль записывала воспоминания Эмиля Брандта. Я все явственнее ощущал, что бессовестнейшим образом вторгаюсь, куда не следует, и совсем было решил уйти и попытать судьбу, вернувшись к матери ни с чем, как вдруг из одной из комнат, дальше по коридору, до меня донеслись странные звуки. Как будто негромкое воркование. Я подумал, не держат ли Брандты какую-нибудь птицу в клетке.

— Есть тут кто-нибудь?! — крикнул я.

Воркование продолжалось еще пару мгновений, а потом смолкло, и я подумал, что мне сейчас ответят. Но никто не ответил, и прекратившиеся было звуки послышались снова.

Я не мог представить себе птицу, которая издавала бы подобные звуки. И вообще никого не мог представить. Когда передо мной возникала тайна, я был обречен. Я должен был ее разгадать.

Мягко и бесшумно скользя по коридору, я прекрасно понимал, что, хотя ферму Брандтов и подновили, она была зданием очень старым, вроде нашего дома, и в любой момент моя нога может ступить на расшатанную половицу, которая взвизгнет, словно прибитая кошка. На полу был красивый ковер с вытканным на нем восточным пейзажем — на деревьях с голыми черными ветвями сидели синие птицы — на цыпочках я прокрался по этим тонким ветвям и безмолвным птицам к приоткрытой двери в конце темного коридора. Заглянул в щелочку и увидел половину опрятно застланной кровати, а в противоположной стене — окно с тонкими занавесками, приглушавшими утренний свет. Источника странных звуков не было видно, и тогда я слегка подтолкнул дверь.

Я никогда еще не видел полностью голую женщину во плоти. Даже фотографии, которые я рассматривал в „Плейбое“ несколькими днями ранее, не подготовили меня к зрелищу, представшему моим глазам в спальне Лизы Брандт в День Независимости в 1961 году. Комната утопала в цветах, срезанных в саду и наполнявших вазы, которые были расставлены повсюду, воздух пронизывало благоухание. Она стояла ко мне спиной. Распущенные волосы длинной каштановой волной ниспадали с ее плеч. Она стояла у гладильной доски с горячим утюгом в руке и гладила свежевыстиранную одежду своего брата, которая лежала в корзине у ее ног. Она удовлетворенно ворковала, как будто горячая утомительная работа, которой она занималась, была самым приятным времяпрепровождением, какое только можно вообразить. С каждым движением утюга Лиза манерно покачивалась, словно под музыку, которую слышала она одна. Я наблюдал, как напрягаются и расслабляются мощные мышцы у нее на спине, и каждая часть ее тела как будто жила сама по себе, а не была лишь элементом единого целого.

Я оторопел, но способности мыслить не утратил, и знал, что в любой момент меня могут обнаружить. Я прекрасно помнил чуть не обернувшийся катастрофой случай в саду несколько дней назад, когда я случайно до нее дотронулся. Отойдя от двери, я бесшумно прокрался по коридору, хотя мог бы кричать, как резаный — разницы бы не было никакой. Потом вышел на переднее крыльцо, уселся, сложив руки на коленях, и стал дожидаться Ариэли.

Двадцать минут спустя к двери подошла Лиза Брандт, полностью одетая. Волосы она собрала в конский хвост. Она подозрительно взглянула на меня и спросила тем голосом, который, насколько я знал, сама считала противным:

— Чего тебе?

— Я пришел за Ариэлью, — ответил я, глядя ей прямо в лицо, чтобы она могла читать у меня по губам.

— Ушла. Уехала с Эмилем, — сказала она бесцветным голосом, глотая слова, которые сама не могла слышать.

— Вы знаете, куда?

Она мотнула головой.

— Вы знаете, когда они вернутся?

Она опять мотнула головой. Потом спросила:

— Где Джейк?

— У него поручение от матери.

Она помолчала. Потом спросила:

— Лимонаду хочешь?

— Нет, спасибо. Лучше я пойду.

Она кивнула и отвернулась, закончив разговор.

Я возвращался домой, пытаясь во всех подробностях навсегда запечатлеть в памяти образ Лизы Брандт, обнаженной, в экстазе перед гладильной доской. Моя мать всегда утюжила неохотно и в скверном настроении. Но она занималась этим, будучи одетой, и я не мог удержаться от мысли, что все дело именно в этом обстоятельстве.

Ариэль уехала с Эмилем Брандтом по его просьбе. С самого утра они катались по речной долине, опустив стекла в машине, чтобы он мог вдоволь надышаться летним днем. По его собственным словам, он созрел для вдохновения. Ему нужно было почувствовать на своем лице сельский воздух, вдохнуть запах земли, услышать щебетание птиц и шелест колосьев. Эмиль Брандт, столько времени ничего не писавший, объявил, что готов создать нечто великое и в новом своем творении воспеть долину реки Миннесоты. Соприкоснувшись со смертью, сказал он Ариэли, он изменил мировоззрение. Он впервые за долгие годы ощутил вдохновение. Он готов засучить рукава и снова сочинять.

Ариэль поведала об этом во время ланча, когда все мы собрались за кухонным столом и ели горячие болонские сэндвичи с картофельными чипсами и вишневым „кулэйдом“.

— Отрадно слышать, — сказал отец.

Но мать была настроена скептически.

— Прямо так сразу? — спросила она.

Отец поставил стакан на стол и пожал плечами.

— Он говорит, Рут, что соприкоснулся