Простая милость - Уильям Кент Крюгер

закончили мыть посуду, Джейк спросил:

— Что делать будем?

— Не знаю, — ответил я. — Думаю, ничего.

Джейк поднялся наверх и уселся клеить модель самолета. Я подумал, что мне стоило бы поговорить с Гасом о дедушке Дэнни и, возможно, о Моррисе Энгдале. Было еще кое-что, о чем мне хотелось с кем-нибудь поговорить — кое-что, беспокоившее меня после происшествия на карьере, но я не был уверен, что Гас подходит для такого разговора. Но, выглянув из окна, я не увидел его мотоцикла на парковке возле церкви. Сквозь москитную сетку был слышен разговор папы с отцом Питером.

— Я просто рассказываю то, что слышал, Натан, — говорил священник. — Нью-Бремен маленький городок. Люди судачат.

— Твоя католическая конгрегация судачит о жене методистского проповедника?

— Мои прихожане судачат обо всем и обо всех, Натан. Некоторые росли вместе с Рут и искренне удивились, когда узнали, что она вышла замуж за проповедника. Я так понимаю, в юности она была вспыльчивой и безрассудной.

— Такой и осталась. Но когда мы поженились, я еще не был проповедником. Она выходила за амбициозного студента-юриста, который намеревался вести судебные баталии и зарабатывать миллионы. Все изменила война. Рут не подписывалась на то, чем занимается сейчас. Но все-таки она этим занимается — в меру своих сил и способностей.

— Она выпивает, Натан.

— В уединении, у себя дома.

— Она курит.

— Во всех фильмах, которые я видел, женщины курили. Многие мои прихожанки курят втихаря. Рут предпочитает в открытую.

— Хуже всего то, что она пренебрегает деятельностью ЖОХС.

ЖОХС — Женское общество христианского служения — было важной организацией, и папины прихожанки очень гордились участием в его мероприятиях.

— Всю свою энергию она вкладывает в музыкальные программы для трех церквей, — ответил отец. — В этом вся ее душа.

— Не надо меня убеждать, Натан. Мне нравится Рут и ее духовное рвение, я уверен, что по части музыки она творит для своей общины и для церквей, в которых ты служишь, настоящие чудеса. Но я не твой прихожанин и не надзираю за тем, что у вас происходит.

Наступила тишина. Затем раздался гудок локомотива, и в квартале от нашего дома по рельсам прогрохотал товарный поезд. Когда он прошел, отец сказал:

— Она не изменится. И просить не буду.

— Я тебе и не советую. Просто подумал, тебе будет интересно узнать, что говорят люди.

— Я знаю, что говорят люди, Пит.

— Да, Натан, гораздо проще обручиться с Церковью.

— Церковь не почешет тебе спинку и не прижмется к тебе холодной ночью.

Оба засмеялись, и отец Питер сказал:

— Пора идти. Спасибо за ужин.

Чуть позже я сказал отцу, что собираюсь сходить на Высоты, но не сказал, для чего. Он поднял глаза от книги.

— Возвращайся до темноты.

Я вышел из дома, зашагал по Тайлер-стрит, а через минуту услышал позади себя шлепанье кроссовок по тротуару — меня нагнал Джейк.

— Ты куда? — спросил он, переводя дыхание.

— В город. Искать Гаса.

— Можно с тобой?

— Валяй.

Джейк поравнялся со мной.

— Ты хочешь рассказать Гасу про Морриса Энгдаля? — спросил он.

— Возможно.

— Я тут подумал, Фрэнк. Может быть, ты перед ним извинишься?

— Перед Энгдалем? Черта с два.

— А если он тебя изобьет? — Джейк помолчал и добавил: — Или меня.

— Не волнуйся. Это ведь я столкнул его в воду.

Мы перешли железную дорогу, Джейк подобрал камень и запустил им в знак переезда. Раздался звук, похожий на ружейный выстрел.

— Ненавижу, когда он называет меня Хауди-Дуди, — сказал Джейк.

Мы замолчали и задумались каждый о своем. Я понимал, что опасения Джейка насчет собственной безопасности отнюдь не были необоснованными. Моррис Энгдаль был такой человек — если затаит злобу на тебя, с радостью прибьет и твоего брата. С Тайлер-стрит мы свернули на Мэйн-стрит и направились в сторону городских магазинов. Было без нескольких минут восемь, солнце как будто запуталось в древесных ветвях, и на газоны косо ложился желто-оранжевый свет. С улиц, которые мы пересекали, временами доносился треск фейерверков и хлопанье петард, но в целом вечер выдался спокойный и тихий. Я думал не только о Моррисе Энг-дале, но и о том обвинении, которое он и его подружка предъявили моей сестре, назвав Ариэль шалавой. Мне не нравилось это слово: ни то, как оно звучало, ни то, какие смутные ощущения оно у меня вызывало. Я догадывался, что шалавой называют девушку, которая занимается сексом с парнями, особенно с такими мерзкими, как Моррис Энгдаль. Когда я представлял себе Ариэль за подобным занятием, у меня сводило кишки.

Конечно, я имел некоторое представление о сексе. Просто у меня он всегда ассоциировался с женатыми людьми, и я считал, что мужчина и женщина, которые вступают в сексуальные отношения до брака, достойны осуждения. Ариэль же мне никак не хотелось осуждать, но из темных уголков моей памяти одно за другим являлись воспоминания о событиях, невольным свидетелем которых я становился в последнее время. Ночное свидание Ариэли. Ее внезапное нежелание уезжать из Нью-Бремена в Джуллиард — при том, что всю жизнь она мечтала туда поступить. Необъяснимые слезы, которые она проливала, когда я недавно застал ее одну. После поездки на карьер я пришел к осознанию, что она не просто встречается с Карлом Брандтом, но, вероятно, еще и спит с ним. В свои тринадцать лет я понятия не имел, как теперь быть.

И вдруг, словно по какому-то дьявольскому мановению, к нам подрулил Карл Брандт на своем красном «триумфе» с откинутым верхом.

— Эй, вы, балбесы! — с дружеской фамильярностью окликнул он нас. — Куда путь держите?

Я уставился на него, пытаясь уяснить себе то положение, которое он теперь занимал в моей семье. В одном я не сомневался: Карл Брандт мне нравился. Нравился по-прежнему. Я никогда не видел с его стороны ни высокомерия, ни покровительственного отношения к нам с братом. И всякий раз, когда он бывал у нас в гостях, в его чувствах к Ариэли проглядывала лишь искренняя привязанность. Но откуда мне знать?