Простая милость - Уильям Кент Крюгер

мне гораздо старше своих лет.

— Что это означает — шалава?

Джейк лежал у себя в постели. В комнате было темно.

— Ничего это не означает, — ответил я. Я тоже лежал в постели, заложив руки за голову и глядя в потолок, и размышлял о блондинке в красном купальнике, изо всех сил пытаясь представить себе ее груди в тот момент, когда она наклонялась над каменной глыбой.

— Это что-то плохое?

— Ничего.

— Та девица в карьере так сказала, будто это что-то плохое.

Для меня было неожиданностью, что Джейк запомнил это слово. О происшествии в карьере он не говорил ничего, разве только беспокоился, что Моррис Энгдаль может замыслить расправу. В какой-то мере я даже был рад. Я надеялся, что весь эпизод с шалавой вылетел у него из памяти. Оказалось, что нет.

Я хотел было увильнуть от его вопроса, но знал, что, если Джейку что-нибудь западет в голову, он не уймется, покуда всего не выяснит. К тому же я понимал, что он может обратиться за ответом к нашим родителям, а это грозило крупными неприятностями, поэтому в конце концов я решил рассказать ему правду. Насколько я сам ее понимал.

— Это девушка низких моральных качеств, — сказал я, пытаясь выразиться по-викториански, поскольку это звучало не так ужасно.

— Низких моральных качеств, — повторил Джейк. Потом немного помолчал и спросил: — А что он имел в виду, когда сказал, будто ее приходует богатенький мальчик?

При этих словах мне вспомнился случай, свидетелем которого я стал весной, когда вместе с отцом навещал одного его прихожанина, человека по имени Качмарек, владельца большой фермы с множеством живности. Пока мой отец стоял во дворе и разговаривал с Качмареком, я околачивался возле выгона, на котором паслись лошади. И тут чалый жеребец подошел к вороной кобыле и забрался на нее. Его член, размером с мое предплечье, полностью погрузился в кобылу. Когда случка закончилась, жеребец слез с кобылы и продолжил пастись, — как ни в чем не бывало.

Я попытался изгнать этот образ из своего сознания.

— Он имел в виду, что они милуются, — ответил я. — Ну знаешь, целуются, обнимаются.

— Но ведь в том, чтобы целоваться, нет ничего плохого?

— Конечно, нет.

— Ты когда-нибудь целовал девочку?

— Ну да. То есть, нет. Это она меня целовала.

— Кто?

— Лорри Дидрих.

— И как оно?

— Быстро так. Я ничего особо не почувствовал.

— Ты поцеловал ее в ответ?

— Это было на ярмарке в прошлом году, — объяснил я. — Она ела лакричное мороженое, и у нее остались черные усы. Она была похожа на Граучо Маркса.

Внизу мать играла на фортепиано, раз за разом повторяя аккомпанемент к хоралу Ариэли. Она всегда нервничала перед выступлениями, которыми сама же руководила, игра на фортепиано помогала ей успокоиться.

— Та девица, что была с Моррисом Энгдалем, — сказал Джейк, — она симпатичная. Они целовались, как сумасшедшие. Она шалава?

Мать закончила играть, дом погрузился в тишину, и только снаружи доносилось многоголосое стрекотание кузнечиков — будто музыкальное сопровождение какого-то безумного брачного ритуала.

— Да, — ответил я, силясь не представлять себе груди этой девицы. — Она шалава.

16

Наступил День Независимости, и фейерверки загрохотали с самого утра, как будто началось крупное сражение. Когда я проснулся, отец уже позавтракал и, уйдя в церковь, заперся у себя в кабинете, закрыл окна и прибавил громкость на проигрывателе, чтобы музыка заглушала грохот и шум. Мать встала раньше обычного, поскольку волновалась из-за предстоящего вечером исполнения хорала. Она шагала по гостиной, зажав сигарету между пальцами и оставляя позади себя струйку дыма. Увидев, что я спускаюсь с лестницы, она остановилась, и ее голубые глаза буквально впились в меня.

— Фрэнки, — сказала она. — Мне нужно, чтобы ты сходил домой к Эмилю Брандту. Там Ариэль. Скажи ей, что я должна поговорить с ней прямо сейчас.

— А позвонить ты не можешь?

— Я пыталась. Не отвечают. Нужно, чтобы ты сходил.

— Можно, я сначала что-нибудь съем?

— Да, но быстро, — сказала она.

Позади меня скрипнула лестница, я оглянулся и увидел, как Джейк в пижаме спускается следом за мной.

— Я тоже пойду, — сказал он.

— Нет, ты мне нужен для другого, Джейк. — Она подошла к обеденному столу и взяла связку бумаг. — Отнеси это домой к Бобу Хартвигу. Он ждет.

Хартвиг был главным редактором еженедельного «Нью-Бременского курьера».

— Здесь имена всех сегодняшних исполнителей, — сказала она, — и небольшой рассказ о самом произведении, об Ариэли да и обо всем. Я хотела отнести ему еще вчера, но просто позабыла. Ему все это понадобится для статьи о сегодняшнем праздновании.

— Я лучше пойду к Ариэли, — сказал Джейк.

— Ты сделаешь, как я сказала.

Когда моя мать раздавала распоряжения, то ни малейших возражений не терпела. Ее успехи в руководстве церковными хорами и в постановке летних мюзиклов в парке стали почти легендарными, но достигались они в значительной мере потому, что управляла она железным кулаком. Когда Джейк надул губы, она смерила его убийственным взглядом.

Я знал, что Джейк разозлился, и потом будет брюзжать и хныкать, но матери он просто ответил:

— Да, м-м-мэм.

Мы положили себе каши. Джейк ел молча и косился на меня, но я ничего не мог поделать. Впрочем, я даже немного радовался его страданиям.

Мы оделись и направились к Высотам. День для праздника выдался отличный, погожий и солнечный, было уже жарко. На старой Сибли-роуд наши пути разошлись: я свернул вправо и направился в сторону дома Брандтов, который находился в полумиле оттуда, а Джейк потащился дальше, к Высотам, на Остин-стрит, где жил мистер Хартвиг. Оглянувшись через некоторое время и увидев, что Джейк стоит на месте и яростно швыряет камни в телеграфный столб, я подумал, что он, наверное, представляет перед собой нашу мать.

Ариэль уехала на «паккарде», но когда я подошел к дому Брандта, то не увидел поблизости никакой машины. Я подошел к