Простая милость - Уильям Кент Крюгер

и произнес краткую речь, после него вышла девочка по имени Синди Уэстром и прочитала сочинение о свободе, которое она написала для конкурса, устроенного Обществом ветеранов, и выиграла двадцать пять долларов. Я сказал, что мне нужно по нужде, покинул Джейка и Дэнни и направился к передвижным туалетам, установленным возле пивной палатки.

Ожидая своей очереди, я увидел, как из палатки вышел Моррис Энгдаль. Он был один, потягивал пиво и оглядывал народ перед эстрадой с таким видом, как будто собирался драться со всеми. Я повернулся к нему спиной, спустя мгновение туалет освободился, и я юркнул вовнутрь. Справил свои дела и, хотя пахло там ужасно, задержался еще на пару минут, чтобы Энгдаль успел отойти подальше. Когда я вышел наружу, поблизости не было никого, кроме мужчины, тянувшего за собой ребенка лет пяти, который в отчаянии держался за промежность. Я с большим облегчением отметил, что вокруг нет никаких признаков Морриса Энгдаля.

Вернувшись обратно к вязу, я обнаружил, что к Джейку и Дэнни присоединился Уоррен Редстоун. Они не разговаривали, а просто стояли вместе и глазели на сцену, на которой девица в мундире военной барабанщицы вертела шест, подожженный с обоих концов. Номер был довольно занятный, и, подойдя к своим приятелям, я тоже не счел нужным что-то говорить. За горящим шестом последовал исполнитель на банджо, который лихо бренчал "Янки-дудля", а другой парень в это время бешено отбивал чечетку. Все мы горячо аплодировали. Потом на сцену поднялась женщина, преподававшая актерское мастерство в средней школе, и целиком продекламировала Декларацию Независимости. Посередине ее выступления кто-то схватил меня за руку и развернул к себе. Прямо на меня смотрели злобные пьяные глаза Морриса Энгдаля.

— Я знал, что найду тебя, мелкий засранец, — сказал он и попытался вытащить меня за пределы толпы в надвигающийся сумрак.

Вдруг чья-то мощная рука отшвырнула Энгдаля в сторону. Между мной и Энгдалем стоял Уоррен Редстоун.

— Ты из тех парней, которые дерутся только с малолетками? — спросил он. — Со взрослым мужиком слабо подраться?

Двоюродный дедушка Дэнни был, возможно, старым, зато высоким и сильным. Он окинул Морриса Энгдаля таким тяжелым и пронзительным взглядом, что впору было камни дробить. Энгдаль попятился назад, как будто его уже ударили, и уставился прямо в темные немигающие глаза Редстоуна. Ясно было, что он этому старику и в подметки не годится.

— Это наше личное дело, — сказал он.

— А я в это дело вмешиваюсь. Хочешь добраться до мальчишки — сперва справься со мной.

На мгновение мне показалось, что Моррис Энгдаль может совершить какую-нибудь глупость. Тягаться с Уорреном Редстоуном точно было глупостью. Но трусость в Моррисе Энгдале оказалась сильнее глупости. Он отошел на несколько шагов и ткнул пальцем в мою сторону.

— Покойник, — сказал он. — Ты покойник.

Потом развернулся и исчез в сумраке, в который хотел утащить меня.

Редстоун посмотрел ему вслед.

— Приятель? — спросил он.

— Он не пускал нас искупаться в карьере, — ответил я. — И я хорошенько ему двинул. Заставил его самого искупаться.

— Хорошенько ему двинул? — Редстоун взглянул на Дэнни. — Ты там был?

— Да, сэр, — ответил Дэнни.

Он снова посмотрел на меня, теперь уже по-другому.

— Драм, — сказал он, как будто ему нравилась моя фамилия. — Ты уверен, что в тебе нет ничего от сиу?

В пятидесяти ярдах от нас певцы начали подниматься на эстраду и занимать свои места на подмостках. Я их не пересчитывал, но их было никак не меньше трех десятков. Толпа понемногу угомонилась, и через несколько секунд по ступенькам поднялась моя мать под руку с Эмилем Брандтом. Она подвела Эмиля к роялю, который привезли специально для него. То была настоящая редкость — Эмиль Брандт, выступающий на публике, и толпа разразилась аплодисментами. Он отвернул от слушателей изувеченную половину лица и сел к роялю, а мать вышла на середину сцены, и все стихло. Я слышал, как возле ларьков с едой кто-то посмеивался, как на Лютер-авеню кто-то кричал, а в отдалении, за Равнинами, раздавались гудки поезда, приближавшегося к переезду на Тайлер-стрит, но все перекрыл голос моей матери.

— Спасибо, что пришли сегодня отпраздновать День рождения нашей нации. История нашей страны написана кровью патриотов и потом фермеров и рабочих — таких же мужчин и женщин, как и все мы, что собрались здесь этим вечером. Все начиналось с мечты, которую лелеяли наши праотцы, с мечты, которая для нас остается не менее живой, трепетной и манящей, чем для тех храбрецов сто восемьдесят пять лет назад. Чтобы воздать должное этой мечте и нации, возникшей благодаря ей, моя дочь Ариэль сочинила хорал под названием "Путь к свободе", и сегодня его впервые исполнят для вас "Нью-бременские певцы" в сопровождении нашего всемирно известного композитора и пианиста-виртуоза Эмиля Брандта.

Моя мать повернулась к певцам, подняла руки, на мгновение замерла, а потом обратилась к Брандту:

— Давай, Эмиль.

Хорал начинался с фортепианного вступления: пальцы Брандта заходили по клавиатуре медленным галопом, набирая темп постепенно, и наконец достигли бешеной скорости, а певцы грянули в полную мощь:

— К оружию, к оружию!

В хорале излагалась вся история нации, от Войны за независимость до Корейской войны, и восхвалялись первопроходцы, воины и мечтатели, создавшие нацию из сырой глины Божьего воображения — по выражению Ариэли. Мать дирижировала эффектно и размашисто, музыка завораживала, Брандт за роялем творил настоящие чудеса, голоса певцов лились во все стороны из белой раковины эстрады, и все вместе звучало потрясающе. Хорал длился двенадцать минут, а когда закончился, слушатели пришли в неистовство. Они вскакивали с мест, аплодировали, одобрительно кричали и свистели, шум, который они подняли, напоминал грозу, сотрясавшую стены каньона. Мать подала знак Ариэли, которая стояла вместе с отцом и Карлом возле ступенек, ведущих на эстраду. Ариэль поднялась на эстраду и взяла Эмиля Брандта за руку, чтобы вывести на середину, но тот отстранился от нее и остался сидеть за роялем, повернувшись к слушателям здоровой щекой. Он что-то шепнул на ухо Ариэли, она вышла на середину без него, встала рядом с матерью, и обе они поклонились. Тем вечером Ариэль была одета в роскошное красное платье. На шею она повесила золотой медальон в форме сердца, выложенного жемчужинами, а в волосы воткнула жемчужную заколку.