Эйнемида II. Право слабого. - Антон Чигинёв

почти суеверным восхищением в голосе. Не отвечая, Тебак потянула с лязгом отворившуюся закопчёную дверь и кивком велела заходить.

Внутри всё оказалось не так уж и плохо: обычная пустая комната с тёмными стенами, если не знать, что здесь творилось. Представив гибнущих в огне зверей и людей, Феспей содрогнулся, но долго размышлять ему не удалось. Поэта самым грубым образом притиснули к стене, губы Тебак до боли впились в его губы и тут же он почувствовал, как рука кахамки нахально скользнула под подол его хитона... В любовных утехах с Тебак понять, кто кем овладевает, было не так-то просто. Длинные кинжально-острые ногти опасно сомкнулись вокруг самого драгоценного места, отдавая бедного поэта во власть насильницы, чем она пользовалась в полной мере. Укусы, поцелуи, щекочущие прикосновения языка, каждое из которых заставляло содрогаться, то болезненно, со сладостно. От особо сильного укуса в шею Феспей со стоном дёрнулся и застонал ещё жалобней, почувствовав, как ногти Тебак до крови вошли в нежную кожу паха. Разъярившись, он сам укусил девушку за неестественно длинную мочку уха и тут же сжался, гадая, какое страшное наказание за этим последует, но кахамка только рассмеялась и широко, по-собачьи, лизнула любовнику лицо. Резким движением задрав поэту хитон, Тебак нырнула вниз. Феспей почувствовал прикосновение огненно-горячих губ, и время для него остановилось.

Полчаса, час, а может быть год спустя, Феспей, с блаженной улыбкой на лице и досуха опустошёнными чреслами, сидел на полу жертвенной печи, тяжело привалившись к стене и чувствуя себя точно девица, обесчещенная здоровенным гоплитом. Тебак, как всегда, ушла без слов, едва закончив дело, и теперь её любовник метался между злостью и наслаждением, то намереваясь порвать с этой сумасшедшей навсегда, то осознавая, что едва сможет выдержать без неё неделю. Безумная связь, зародившаяся на следующий день после чудесного спасения из ловушки Сарруна. Всё начиналось как игра, очередное любовное приключение, особенно пикантное из-за необычного облика любовницы, а закончилось... Гарпии знают, чем всё это закончится!

Он мог бы сидеть так ещё долго, каждой частичкой тела вспоминая недавнее любовное безумие, если бы из стенного отверстия прямо над его головой не зазвучали знакоые голоса. Феспей осторожно выглянул в окно и увидел лицо царского любовника Шалумиша. Юноша был необычайно бледен и казался безумно напуганным. Второго собеседника видно не было, а выглядывать больше Феспей боялся.

– Нас здесь точно не услышат, – взволнованно оглянулся Шалумиш.

– На открытом пространстве мы увидим, если кто-то подойдёт, – узнав голос, Феспей вздрогнул. Кажется, его угораздило присутствовать при семейной сцене в логове дракайн. Он отдал бы многое, чтобы оказаться подальше отсюда, но дверь находилась прямо позади беседующих. К тому же, как знать, не пригодиться ли что-то из сказанного? Любопытство взяло верх, и Феспей обратился в слух.

– Боги, как я боюсь, – простонал Шалумиш, заламывая руки. – Отец, что, если это откроется? Надо всё прекратить!

– Дурак! – так мог бы зарычать волк, у которого изо рта вырвали добычу. Послышался звук удара, и голова Шалумиша пропала из виду. – Боги, как у меня могла родиться такая тряпка! – ещё один удар. – Либо ты вспомнишь, кто ты и чей ты сын, либо, клянусь Марузахом, я велю воткнуть в твой проход раскалённый прут! Раз уж я родил не мужчину, а девку с отростком между ног, хоть получу удовольствие от твоих визгов!

– Но я ведь и правда люблю его, – Феспей вновь увидел Шалумиша. В волосах запутались какие-то веточки, лицо заплаканное. – Лучше мне умереть, чем его потерять.

Послышался звук плевка. Что сделал Саррун, поэт не видел, но его сын испуганно отшатнулся.

– Марузах, зачем ты забрал у меня сыновей и оставил это ничтожество?! – вельможа снова сплюнул и, судя по шелесту травы, принялся ходить взад-вперёд. – Теперь послушай меня: если ты не сделаешь, что я говорю, ты его потеряешь ещё вернее. Когда он последний раз разрывал твою вонючую яму? Три дня назад? Четыре? А знаешь, кто у него был все эти дни? Эта хегевская девка уже сейчас занимает его мысли, представь же, что будет если...

– Но он так этого хочет! Я причиняю ему боль, делая что ты говоришь!

– Хорошо, тогда жди, когда он причинит тебе боль, вышвырнув из своей постели.

– Нет! Этого не должно быть! – воскликнул Шалумиш, дрожащим от слёз голосом.

– Сам видишь, он о твоих чувствах не сильно заботится, – голос Сарруна зазвучал мягче, насколько это возможно для рыка разъярённого тигра. – Ты должен делать то, что я говорю. Ведь я забочусь о тебе. В конце концов, ты мой единственный сын, – рука с кривыми волосатыми пальцами прикоснулась к щеке юноши, боязливо всхлипнувшего от этой ласки. – Раз боги покарали меня, внушив тебе эту мерзкую привычку, то пусть хоть ты будешь счастлив. Подумай, ради чего ещё мне делать это? Зачем мне это нужно?

– С-спасибо, отец, – растеряно прошептал Шалумиш.

– Ты сделаешь это?

– Д-да... Я сделаю это. Ради нашей любви.

– То-то же, – волосатая рука на миг исчезла и вернулась с жёлтым флаконом. ‒ Вот, держи. Как применять помнишь?

– Да, – юноша дрожащей рукой принял сосуд. – Шесть капель в еду, не реже чем раз в двенадцать дней.

– Хорошо. Делай это и помни: не сделаешь – придётся тебе искать какого-то другого любителя пачкать уд в дерьме.

Послышался шорох удаляющихся шагов.

Феспей осторожно отодвинулся от окна и уселся на пол. Конечно, на свете много разных зелий, можно и ошибиться, но «шесть капель в еду, не позднее, чем за двенадцать дней...» Он и сам постоянно употреблял зелье, которое следовало пить именно так. Замечательное средство для человека, не склонного к воздержанию, но не считающего себя готовым к отцовству: «пустое семя».

Глава X

– ...да я тебе говорю: сам видел. Здоровенная, мать её зубатка, рыба, десятка три кораблей в брюхе поместится, а на спине – деревня. Селяне пашут, оливы выращивают, грибы собирают. Там на хвосте целый лес, – Клевст возбуждённо прихлебнул вина, заплескав рыжеватую бороду. Его единственный глаз выпучился, точно вот-вот лопнет.

– Что же она не нырнёт? – усмехнулся Хилон. – Из человеколюбия?

– Не-ет, что ты, – замахал руками помощник кормчего. – Какое там, ехидне под хвост, человеколюбие. Она, вроде как, у рыб архонтом была, но чем-то перед