Чугунные крылья Икара - Борис Вячеславович Конофальский

садясь на место кучера. Рокко прыгнул в коляску, и она полетела в ночи, унося убийц с места преступления.

Только спустя пару минут боязливо стали выползать из кабака забулдыги, и, видя в свете фонаря ещё недавно грозного Рыжего, они крестились. Некоторые плевались, уже не боясь его, и все торопились отсюда подальше.

Когда появилась полиция, то из всех, кто видел в тот вечер Паоло Пасальдони живым, остался один трактирщик. Он был сильно пьян и всё время промокал влажной грязной тряпкой красное пятно на своём лбу. То место, о которое Рыжий потушил окурок. И рассказать что-либо толком не мог. Следователь, имя которого мы упоминали в нашем повествовании, хотел спать и поэтому только махнул рукой:

— Глухой висяк, — сказал он своим подчинённым, что на следовательском языке значит: «преступление, не имеющее перспектив раскрытия».

— И чёрт с ним, — продолжал следователь, отъезжая, — собаке — собачья смерть.

Месяц прячется за облака. Ночь. Кобели подвывают, перекликаясь. В слободе темно. Газовых фонарей здесь нету. Кое-где над входами в жилище горят лампы. Но таких жилищ немного. Люди спят. А Джанфранко Гопак крадётся к большому и безвкусному каменному дому слободского авторитета.

Он остановился у забора в темноте, когда услышал пьяное пение. Какой-то забулдыга перелез через плетень, вылез на дорогу, пьяно заорал, остановившись посередине улицы: «Ты ж мене пидманула, ты ж мене подвела, шкура», — и, швырнув пустой бутылкой в вяло ответившую на пение бродячую собаку, двинулся дальше. Перелез штакетник и исчез в темноте сада, обещая кому-то: «Уж я до тебя доберусь, шкура».

Гопак постоял ещё минутку, давая ночному певцу отойти подальше, и двинулся дальше. Джанфранко был человек осторожный, он не собирался спешить, но понимал, что дело надо сделать этой ночью, завтра, скорее всего, Туз окружит себя телохранителями так, что к нему и близко не подступишься. Поэтому Гопак не стал долго ждать, а подошёл к забору дома и попытался заглянуть в единственное окно.

Огромный пёс, наблюдавший за ним из-за забора, привстал и лениво гавкнул.

— Тихо ты, дурак, — сказал ему Джанфранко, и пёс, заворчав, лёг на место.

Гопак ещё не знал, как выполнить задание. Он собирался подойти к окну и выстрелить, но наличие такой здоровенной собаки во дворе сводило такую возможность к нулю. И Джанфранко стал озираться в темноте, ища места, откуда бы он смог заглянуть в окно. Таким местом оказалась старая корявая груша в саду напротив. Он перелез через забор соседнего сада и полез на грушу.

Наконец он нашёл точку, откуда мог видеть окно, и в окне парень увидел того, кого должен был убить.

Туз сидел за столом, он ел. Перед ним стояла керосиновая лампа. Гопак видел его отлично, их разделяло метров тридцать, не более, но стрелять стоя на ветке дерева было весьма неудобно. Джанфранко попытался прицелиться, но понял, что это достаточно сложно, ведь ему ещё приходилось держаться, вернее, упираться левым плечом в ствол дерева, чтобы не свалиться.

А Туз уже заканчивал свой поздний ужин. Жена, в исподнем и простоволосая, уже убирала посуду со стола.

Потом она ушла, а Туз остался один с кружкой. Наконец он отставил её и потянулся к лампе.

Медлить было нельзя, и Джанфранко вскинул винтовку, приговаривая: — Не люблю стрелять без упора.

На прицеливание он потратил десятую долю секунды. Выстрел вышел негромкий. Туз поднёс керосинку к лицу, чтобы задуть огонь, когда пуля, сухо звякнув об оконное стекло, ударила его в переносицу и откинула на спину.

Потушенная лампа ударилась об пол, керосин растёкся на половик.

— Ты что, увалень, опять разбил что-нибудь? — крикнула жена из спальни. Но Туз не ответил, и женщину охватило беспокойство.

— Ну, чертяка, — выругалась она и вылезла из тёплой постели. — Точно разбил что-то.

Женщина нащупала спички на комоде и, шлепая босыми ногами по чистым половицам, вошла в столовую.

— Где ты? — спросила она. — Чего молчишь?

Наконец, не выдержав, жена зажгла спичку и первое, что увидела, это забрызганную стену, которую побелила только на прошлой неделе.

— Ты что же это, чертяка, наделал тут, а? — зло спросила она, трогая бурые пятна на побелке, — только же побелила.

Она перевела взгляд и увидела труп мужа в тени обеденного стола, его лицо казалось чёрным от крови. Спичка в её пальцах догорела, и в наступившей темноте она заголосила. Женщина визжала так, как может визжать только сильно напуганная женщина.

Джанфранко был уже далеко, в трёх сотнях метров от места события, когда остервенело зло залаяла собака. Её лай понёсся над слободой, и его подхватывали один за другим все слободские псы.

Джанфранко ускорил и без того быстрый шаг, а лай так и летел ему в спину, да темно было. Но он не боялся темноты, не боялся и собак, он ощущал теперь себя членом банды. А по поводу убийства Гопак не испытывал никаких угрызений, это была работа. Да и, честно говоря, не любил он Туза.

Город гудел, как растревоженный улей, а полицейские с самого утра получали от своих начальников нагоняи. А полицейские начальники, в свою очередь, получали нагоняи от своих начальников. Поэтому все полицейские города, включая самого капитана, были энергичны и злы. Все выходные у них были отменены, и всех их доставали журналисты. Местные журналисты ещё полбеды, но ведь в город наехали ещё журналисты из соседних городов и даже из уездного центра. Всем им хотелось знать, что происходит в тихом, сонном провинциальном городишке. На что одному из них синьор Стакани важно сообщил:

— Это не для печати! Скажу вам по секрету, дружише, в нашем городе происходит обыкновенный криминальный передел.

— Криминальный передел! — вскричал журналист и понёсся на почту давать телеграмму в редакцию. — Криминальный передел! А мы-то думали, обыкновенные бандитские разборки. Нет, не всё так просто, — бубнил он на бегу, — тут пахнет сенсацией.

А наш герой ничего этого не знал. Ни про убийства не знал, ни про шумиху, которая с самого рассвета будоражила городок, вчера он допоздна не спал — мечтал. Мечтал о кареглазке, о красавице Рафаэлле. И его мечты не были мечтами скромного юноши, в его воспалённом любовью мозге девушка рисовалась либо обнажённой, либо полуобнажённой. Понятное дело, что с такими мечтами долго не заснёшь. Зато утром ему спалось весьма сладко. И спал бы он долго, не растолкай его Лука:

— Буратино, там от дона пришли, тебя спрашивают.

— Что? — не понял Пиноккио, открывая глаза.

— Люди дона тебя спрашивают. Рокко уже с ними разговаривает.

— А чего им нужно? — спросил Буратино, садясь на постели.

— Не знаю, мне не