Мои убийственные каникулы - Тесса Бейли

излишне поспешно. Не хватало делиться с ней своими фантазиями о визите к специалисту по зачатию! Потому что в реальной жизни ничего подобного не произойдет. Просто у меня разыгралось воображение. – И о компании Evergreen. Кто бы мог за всем этим стоять?

Я озираюсь, всматриваюсь в машины у тротуара, в подъезды, в лица прохожих, чтобы убедиться, что Тейлор ничего не грозит. В последние час-два стало пасмурно, назревает дождь, поэтому на улице немноголюдно. Владельцы убирают с тротуаров свои киоски и столики, обедающие прячутся под крышей.

Тейлор догадывается об опасности дождя одновременно со мной, и мы торопимся к машине, оставленной на муниципальной стоянке в пяти кварталах от кафе. Мы преодолеваем всего квартал, когда гремит гром, нас обдает дождем. Морось быстро сменяется ливнем.

– Теперь понятно, почему в кафе мы были одни. – Тейлор выпускает мою руку, чтобы прикрыть ладонью свое мороженое. – Давай бегом?

– С травмой головы? Даже не думай!

– Знаешь, что еще плохого в травме головы? Что на тебя начинают орать.

Я вижу на боковой улочке католическую церковь и подталкиваю Тейлор в ту сторону, бормоча извинения. Она удивленно вскидывает голову и едва не поскальзывается на мокром тротуаре.

– Ого, милый? Неужели ты просишь прощения?

«Милый»?

У меня в животе вертится тысяча шутих.

– Лучше не привыкай, – советую я ей, стараясь спасти ее от непогоды и предотвратить ухудшение состояния. Но попробуй добейся этих целей, когда она улыбается до ушей и выглядит как победительница конкурса на самую мокрую майку! – Давай переждем дождь здесь.

Она недоверчиво смотрит на тяжелую деревянную дверь.

– Думаешь, у них открыто?

– У них всегда открыто.

Я вталкиваю ее в темный вестибюль. В нефе теплится свет, но, насколько я могу судить, в церкви нет ни души. Тейлор подпирает каменную стену и увлеченно лижет свое мороженое. Снаружи бушует стихия, нет никаких признаков, что она скоро уймется. Зато здесь – особый, уединенный мир, только для нас двоих.

Хорош фантазировать, уймись, пока не поздно.

– Дай попробовать твое, – просит она, отвлекая меня от тревожных мыслей. Она со мной кокетничает или это опять мое воображение? – А ты можешь откусить у меня.

Сначала мне чудится в ее предложении что-то сексуальное, но я вовремя вспоминаю про мороженое. Я подношу к ее рту свое мороженое, и у меня сводит яйца от того, как она его лижет, потом запускает в него зубы, оставляя скромный след, жмурится. – Вкусно, но жирновато, достаточно одного укуса.

– Неженка.

Она мелодично смеется.

– Теперь твоя очередь. – Она сует мне свое мороженое. – Откуда ты знаешь, что у католиков всегда открыто? Ты вырос в католической семье?

Я киваю и отъедаю от ее мороженого так много, что она ахает.

– Особенно старалась мать. Каждое воскресенье водила нас в церковь. Заставляла надевать рубашечки с воротничками и потом пересказывать проповедь. Если подозревала, что во время службы мы отвлеклись, то потом не отпускала играть с друзьями в бейсбол.

– Крутая была у вас матушка!

– Это еще мягко сказано. – Она бы от тебя была в восторге, как и все остальные. – А ты не посещала в детстве церковь?

– Иногда, на Рождество. Родители много разъезжали. Никогда не могли прижиться в общине. Их всегда считали чудиками, плохими родителями, потому что они постоянно рисковали собой. Крестоносцы от искусства, с такими опасно соседствовать.

– Вам с Джудом тоже было трудно приживаться?

– Мне – может быть. Но не Джуду: он всюду заводит друзей, притягивает людей своей открытостью ко всему новому.

– Это ты воспитала его уверенным в себе.

Она замирает, не успев поднести ко рту свое мороженое.

– Что?..

– Я про Джуда. Ваши родители всегда были заняты. Его вырастила ты. А теперь… – Я ем мороженое, удивленный ее смущением. Неужели она не знает заранее все, что я могу ей сказать? – Ты до сих пор главная его опора. Согласен, он молодец. Он мне нравится. Но глядя на тебя, можно подумать, что он излишне восторженный, что он так уверен в себе и храбр только благодаря тебе.

– Боже! – К моему ужасу, ее глаза наполняются слезами. – Ты говоришь такие чудесные вещи.

– Говорить правду легко и приятно.

Эти мои слова заставляют ее всхлипнуть.

– Господи Иисусе.

– Разве стоит так выражаться в церкви?

– Это точно. Упаси тебя бог наябедничать моей матери.

Она уже смеется. Я чувствую себя как на теннисном матче, только через сетку летает не зеленый мячик, а мое сердце. Мы так долго друг на друга смотрим, что теперь я как честный человек обязан спросить, сколько ребятишек она планирует завести. Я мысленно беру себя в руки.

– Ну, доела мороженное?

– Что?.. – Кажется, она тоже где-то витает. – Да.

Я отбираю у нее быстро тающий конус и отправляю его в стоящую неподалеку урну, туда же летят остатки моего лакомства. Я уже немного задыхаюсь, потому что дождь все усиливается, мы с ней стоим вдвоем в маленькой темной каморке, далеко-далеко от остального мира, и у меня руки чешутся погладить ее нежную щеку. Может, я бы и продержался минут пять без прикосновений, но у меня сохнет во рту от ее яблочного аромата, смешивающегося с запахом дождя. Меня неумолимо тянет к ней, как малый магнит к большому, и она ждет меня с полузакрытыми глазами, изогнув спину и касаясь стены одними плечами. Я упираюсь ладонями в стену у нее над головой, моим губам осталось преодолеть пару дюймов, чтобы сомкнуться с ее губами.

– Я не ошиблась, когда сказала, что у тебя добрая душа, – шепчет она.

Шутихи у меня внутри снова принимаются отчаянно вертеться.

– А вот и нет.

Ее ладони ползут по моей груди.

– А вот и да.

Ладони спускаются мне на живот, она уже расстегивает на мне джинсы. Опять!

– Когда мы встретились, мне было нужно, чтобы кто-то обошелся со мной грубо. А тебе, наверное, подавай прямо противоположное. – Она уже нежно гладит мне член. Мне приходится скрежетать зубами, чтобы сдержаться. – Наверное, тебе нужна неторопливая ласка. Теперь ты знаешь, что заслуживаешь ее.

Я мотаю головой. Нет! Не знаю почему, но я не могу этого допустить. Почему-то я не сомневаюсь, что неторопливая ласка в исполнении этой женщины повлияет на меня еще сильнее, чем грубость. На всякий случай я достаю пистолет и кладу его на подвернувшуюся кстати полочку.

– Тейлор… – Откуда в моем голосе дрожь? – Давай трахаться.

– М-м-м…

– Нет?

Она снимает руку с моего окаменевшего члена и медленно, о, как медленно, задирает подол до пояса. Голые бедра. Киска, едва прикрытая кружевными красными трусиками.

Она в своих сексуальных трусиках!

В церкви.

– Ты ведь знаешь, что я бы надела их только для тебя, – шепчет она.

Я прижимаюсь лбом к каменной стене справа от ее головы и издаю мычание, которое становится все громче, чем быстрее скользит по моему члену ее кулак. Я невольно двигаю бедрами в такт этим ее движениям. Она то и дело останавливается, но я все равно хриплю, как звуковая колонка в дрянном кабаке, и мой хрип эхом разносится по церковному вестибюлю.

Что она со мной вытворяет?

– С тобой я чувствую себя в безопасности, под защитой, – шепчет она, касаясь губами моего подбородка, потом рта. – Но при этом мне начинает казаться, что я и сама могу за себя постоять. Удивительно, да? – Она скользит губами по моей щеке. – Разве ты не удивительный?

Она чувствует.

Чувствует, как от ее похвал мой член раздувается, как никогда прежде, прямо у нее в кулаке. И я чувствую тоже.

Я уже начал сознавать, как сильно мне нужно ее обожание. Ее доверие. Она – само великодушие, если дарит мне то и другое, не обращая внимания на мой нрав. На мои поступки. Она разглядела меня, как никто другой, и теперь может творить чудеса, превращая меня в податливый пластилин. Я отчаянно упираюсь в стену, она скольжением своего кулака отправляет меня на седьмое небо. Меня подмывает заорать, что я не нуждаюсь в похвалах, но вместо этого я, прикусив нижнюю губу, жду новых восхвалений.

Ладно, раз ты так…

– Это ты