Повести и рассказы - Павел Мухортов

— Извините, Таисия Давыдовна, но вопросы буду задавать я. Что вы скажете о Филковском?

— Знаете, Филковский у нас недавно… относительно недавно, — поправилась она. — Отличник учебы. Помогает товарищам. Вдумчивый, — Таисия Давыдовна склонила голову набок, прищурилась. — Видите ли, Мария Дмитриевна, это по–настоящему одержимый юноша. Постоянно с книгой, но вот беда! — директор фальшиво–тревожно развела руками — Филковский дерзок с учителями, особенно, если они не правы, или урок ему покажется неинтересным. Странный он какой–то, замкнутый. Сошелся только с Шаповаловым.

— Хорошо, Таисия Давыдовна. Это пригодится. А как вы расцениваете их взаимоотношения?

— Хомякова и Филковского? Но что же случилось?

— Случилась большая беда. Хомяков и Веселов избили Филковского.

— Да вы что? — театрально побледнела директор. — Избили? Как?

— Избили жестоко. Заключения медицинской экспертизы еще не приобщили, но по всей вероятности дело будет передано в прокуратуру.

— Странно, — возразила директор. — Я бы никогда не подумала, что Хомяков и Веселов способны на отъявленную жестокость. Виноват скорее Филковский.

— Разберемся.

— Да, это верно, — устало подтвердила директор и как–то неуверенно встала из–за широкого полированного стола. — Так вызвать этих двоих?

…Перед концом занятий в классе знали, что состоится внеочередное комсомольское собрание. Пришла Ольга Петровна Зарина и объявила, чтобы никто не расходился.

Ребята, противясь, сначала загалдели, а поутихнув, зашептались.

Первым узнал о собрании Генка. Еще до объявления, сложив в сумку учебники, он подошел к Филковскому.

— Слушай, Сергей, после уроков будет собрание, — сказал он с озабоченным видом.

— Какое собрание? — переспросил Филковский. Он еще смотрел на доску и чисто машинально, подобно роботу–автомату переписывал формулы и графики.

— Насчет драки, — уточнил Ткачук, — только ты не впадай в панику, я тебя поддержу. Честно говоря, замечал, что они докапывались до тебя, вызывали на драку, видать, досадил ты им чем–то.

В кабинете математики было душно и тесно. Выпускной класс считался многочисленным. Здесь же присутствовали члены комитета комсомола, директор, завуч, некоторые учителя. Впереди за учительским столом стоял комсорг Петров, светловолосый парень, тезка Геннадия. Ткачук знал, что летом Петров поступал в суворовское училище, да не поступил, потому что завалил физику, и хотя в целом учился неплохо, вел общественную работу, Генка понимал, что выбор был не из лучших. А, впрочем, какой выбор. Директор сама предложила его кандидатуру, а ребята проголосовали.

Началось собрание. Разложив на столе бумаги, секретарь стал писать. Филковский чувствовал на себе взгляды одноклассников, следивших за каждым движением. Сергей сидел вполоборота к окну и ковырял пальцем кожу на ладони. Гул голосов утих.

— Давай, комсорг, веди собрание, — посоветовал Григорий Иванович — завуч школы.

В полной тишине Петров подчеркнуто деловым тоном ввел ребят в курс дела, вкратце обрисовал случившееся и, решив, что свою задачу выполнил, окинул пытливым взором класс:

— Кто хочет выступить?

— Мы не совсем разобрались, — с места вставила слово Лепетова, и комсорг сделал ей замечание, чтобы просила разрешение, а не выкрикивала с места. Обиженно надув губы, Лепетова подняла руку.

— Мы не совсем разобрались, — повторила она, кто тут прав, кто виноват, непонятно.

— А ты не расписывайся за всех! — раздался неожиданно Генкин голос.

— А я за всех и не расписываюсь! Тебе понятно, а мне нет.

— А почему? Результат налицо, — встала с места Ольга Петровна. — И спрашивать нужно с Хомякова. Выходи! — обратилась она к Хомякову, — пусть на тебя полюбуются.

Покраснев, Васька вышел из–за парты и предстал перед классом.

— Так–то оно так, — негромко начал он, уткнувшись в пол, — вина есть — пощечина, но я Филковского не бил.

Гул пронесся по классу. Однако Хомяков держался вызывающе:

— Я ни в чем не виноват. Филковский меня оскорбил, а за это я дал ему по губам.

Пока говорил Хомяков в классе возрастал шум.

— Ничего себе заявочки!

— Сам виноват, а на других свалил!

А Генку так и подмывало вскочить, закричать во весь голос, что это неправда, произошла какая–то ошибка, Филковский пострадал, он не виноват.

Возникла гнетущая пауза, и тут ее нарушила Таисия Давыдовна.

— Разрешите мне, — низкая ростом в проходе между рядами, она сделалась как будто еще меньше. Остановившись где–то в середине класса она заговорила десять раз услышанными, заученными фразами. — В девятый класс мы зачисляли лучших из лучших учеников, — нудным размеренным тоном произносила она. — Надеялись, что они оправдают доверие учительского коллектива, будут примером в учебе и дисциплине своим младшим товарищам и ошиблись. Жаль, конечно.

«Жаль, — с горечью думал Генка. — Хомякова и Веселова зачислили, а кое кого выкинули». Он хорошо помнил то время.

Таисия Давыдовна между тем продолжала:

— И теперь мы обсуждаем поступок наших комсомольцев. Василий Хомяков учится у нас давно, но и раньше не отличался примерным поведением. Осенью на уборке картофеля отмечал день рождения со спиртным. Хулиганил. Поломал три фруктовых дерева. Его подвиги можно перечислять без конца. С этим нельзя мириться. Поэтому я выношу предложение: объявить Хомякову Василию по комсомольской линии выговор без занесения в учетную карточку. А Веселова строго предупредить.

Генка негодовал. «Она из потерпевшего сделает виновника и все потому, что ЧП — пятно на школу. А все будут молчать. Кто же выступит против директора?»

— Комсорг, не молчи, веди собрание, — напомнила Ольга Петровна. — Поднимай, спрашивай. Каково, например, твое мнение?

Комсорг замялся: — Мне разобраться… трудно. Об этой …истории я мало знаю.

— Что же у тебя своего мнения нет?

— Почему же? Есть, но я согласен с Лепетовой, прежде надо выяснить подробности. К тому же до сих пор никто не знает за что они дрались.

«Их интересуют пикантные подробности, — иронически подумал Генка, — а своего мнения у них нет. Как у Маяковского: мнение — это имение, его потерять не страшно. Как это мерзко!»

Руку подняла Светлишина.

— Я учусь с Васей третий год, — затараторила она, — и не верю, чтобы он решился на хулиганский поступок. Виноват Филковский, просто так Вася драться не станет.

— Филковского побили и правильно! — запальчиво подхватил Куредин. — Потому что… потому он подхалим!

Ткачук передернулся и повернулся к Куредину.

— Ну–ка, ответь перед классом, в чем проявилось подхалимство?

Не ожидавший отпора Куредин смешался, растерянно заморгал и оперся на заднюю парту.

— Это то, что он занимался с отстающими. Помогал им и тебе в том числе в учебе? Ты это считаешь подхалимством? — Генка смотрел на него в упор, чувствуя, что теряет самообладание. — Нет, ты скажи перед классом. Ответь за слова!

Не проронив ни слова, Куредин сел.

— Нет, ты постой!

— Ткачук! Веди себя приличнее! — раздраженно одернула Генку директор.

Ольга Петровна подняла Шаповалова. Все знали, что они с Филковским дружили. Шаповалов вставал нерешительно, и Хомяков смотрел ему в глаза твердо и тяжело, намекая на последствия. Шаповалов смешался.

— Насколько мне известно, конфликтов у них не было. Да, мы вроде и не ссорились, всегда вместе. Вася и Сережа по–моему друзья. Может они что не поделили?

«Размазня», — оценил Генка поступок товарища. А ведь с его слов получалось, что Филковский — крути ни крути — виноват, и Хомяков не зря затеял драку.

В класс заглянула Зинаида Борисовна — преподаватель алгебры. В руках она держала стопку тетрадей с проверенными контрольными работами и классный журнал.

— Что у вас Ольга Петровна? Собрание? Я тут хотела с ребятами поговорить по поводу прошедшей контрольной работы.

— Хорошо, хорошо, подождите. Саша? У тебя все?

Руку поднял Игорь Самохвалов.

— Я говорю сразу, никого защищать не буду, обвинять тоже. Потому что Вася, Женя Веселов и Сергей мне друзья. Может я не прав…

«О, куда загнул. Как цыганка, не верь глазам своим, а верь моей совести. В глаза одно, а за глаза другое», — еще одну характеристику дал Генка.

А Самохвалов говорил, что это обыкновенная, мальчишеская драка, поэтому следствие — бессмыслица, зачем пятно на школу, до выпускного — месяц. Можно как–то пережить, решить вопросы в тесном кругу.

— Ну уж нет! — взорвался Генка и быстро вышел вперед. — Вы кого осуждаете? Их? — Он показал на Хомякова и Веселова. — Или Филковского? У нас что? идет разбор персонального дела Филковского — нашего товарища, или мы собрались для того, чтобы вынести решение о хулиганской выходке двух комсомольцев? — Он сжал пальцы в кулак. — Я поражаюсь, честно говоря, зачем мы тут? Если комсорг не знает своих членов, то их знают другие. Знают! Но почему–то молчат!? Боятся что ли?!