Повести и рассказы - Павел Мухортов

Но Костик не собирается ломать жизнь Лере, он сказал, что сделает все, чтобы искупить свою вину перед ней. А раз она ничего не знает, значит, перед самим собой. Нет… Но как можно так жить? Надо помешать как–то. Рассказать Лере? Нет. Нельзя. Я ведь обещал Костику, что никому, да и он посвятил меня в секреты, не сомневаясь в этом. А я буду рассказывать?! Не годится. И почему все считают, что можно передо мной исповедоваться? Ведь тайна, которую знаю двое — уже не тайна… Но ко мне это не относится, погибнет, как в могиле.

Нет, говорить Лерке не буду. И что у меня за характер. Во все надо вмешиваться. Они разберутся сами. Если Костик сочтет нужным, то сам все расскажет Лере. Непременно. А может он и не разобрался в чувствах. Может все не так, как он думает. Жизнь — сложная штука. Однако моя позиция абсолютно расходится с позицией Костика. И по моим взглядам он негодяй, а я не перестаю уважать его, как он Лерку».

Генка почувствовал, что в голове у него скачуще загудело, как в трансформаторной будке. «Хватит! — приказал он себе.

— А то залезу в дебри и…» Он опять покрутился и незаметно уснул.

…О, Хомяк! Кати сюда, посмотри на парочку, — Ходанич отодвинул рукой кофейную велюровую штору и прицелился по указательному пальцу, как бы из пистолета, в проходящих под окном Генку и Лену.

— Ты что? Знакомая, — таким же витлявым, как и сгорбленная фигура, голосом проскрипел Хомяков. — Чем она допекла тебя?

— Как? Дружки еще не напели? Роман у меня с этой козой был.

— Черта с два?!

— Лапшу не вешаю, абориген! — голос Ходанича как всегда раздражал, и сам о опрятно одетый, аккуратно подстриженный, отталкивал этим лоском. Он любовался собой, заслушивался густым басом в товарищеской беседе; после очередной фразы, казавшейся ему неоспоримой, он неизменно свысока оглядывал присутствующих, оценивая произведенное впечатление. В такие минуты стеклянные глаза горели самовлюбленностью, явной и грубой. В чванливо–назидательном тоне улавливалась привычка верховодить, презрение к слабым, заискивание перед сильными, не обязательно физически и тем более духовно, а только перед теми, за чьей спиной стоит целая стая, готовая в любой момент разорвать кого угодно за своего обиженного члена. В этом дворе Ходанич поставил себя вожаком. Несмотря на рано округлившийся живот, он был силен и в драках никому не уступал. Откуда исходила дикая злоба, выплескивающаяся в ярость, с которой он коршуном набрасывался на неосторожного парня, не понравившегося ему независимым видом — чаще всего в баре — никто сказать не мог. Но это было его второе, подлинное лицо, хотя, собственно, Ходанич–двойник существовал исключительно в узком кругу. В школе же он предпочитал свое второе лицо скрывать и ясно почему. Во дворе все и все ему казалось дозволенным и только Лена из класса была недоступна.

— Я с ней крутил… Ничего девочка! — Ходанич угрюмо прищелкнул языком. Первый сорт, но сорвалась. Впервые не я послал, а меня. Плевать! Я не очень страдал. Но задело, — возмущенно воскликнул Ходанич и ударил себя в грудь.

— Вот коза! — подстраиваясь под тон компаньона, дополнил Васька. — А этого–то я как облупленного знаю.

— Плевать! Ведь заявил я ей тогда — или я, или никто. Доканывал непрерывными звонками по телефону, часами простаивал в подъезде, домой не пропускал, ревел во всю глотку под гитару, даже отшил одного хахаля. Он больше не появлялся, понял с полуоборота. А она ни в какую! Но потом другой приштукатурился, здоровый, шрам на скуле. Да, ты его на дискотеке видел.

Несколько секунд он молчал, провожая бычьим взглядом исчезавшую за поворотом пару.

«Ишак… не только видел», — ругнулся Хомяков и съежился, вспомнив пудовые кулаки Филина и его угрозу.

— Так–то оно так… А что же теперь?

— Врубись, Хомяк, — ядовито улыбнулся Ходанич, — защитника–то нет, ушел Филин, в армию забрали аборигена. Я добью ее любыми путями. — Он впился глазами в Ваську. Под сморщившимся лбом хаотично бродили черные мысли. Резким движением он задернул штору.

— Так–то оно так… А, может настукаем и этому, всей компанией? — несмело предложил Васька.

— Нет, — грубо отрезал Ходанич.

— Но ты же интеллект! Мозг! Думай!

— Отвянь! Я знаю, что делать. Трогать его мы не будем. Но предпримем последний натиск на Лену. Устроим с тобой соревнование, сыграем злую шутку, — в комнате зазвенел напряженный смех.

— Ты, Хомяк, новичок в этой истории. Эта подруга не догадывается кто ты и с кем. Слепи страдальца, безумно влюбленного… Увидел и сошел с ума, не можешь жить без нее…Нашел идеал. А я буду продолжать свой натиск, даже попытаюсь якобы отшить и тебя, но здесь ты сыграешь непоколебимого, сильного духом, и я отступлю. И если все получится, как мы хотим, рассмеемся ей прямо в глаза. Это будет неотвратимый удар. Удар по ее гордости! Ну как? Завтра же начнем, налаживай связь, звони, пиши письма. Тебе, Хомяк, и карты в руки.

— Так оно так… А Ткачук? — поинтересовался Хомяков, глядя на Ходанича несмелым взором.

— Плевать! Он у нее недавно. Все зависит от тебя. Но смотри, не срежься. — Ходанич последнюю фразу говорил твердо, уверенно, как будто затея уже принята и возражений быть не может.

— За счастье!

Рука Хоаякова нащупала тумблер проигрывателя, из колонок вылетел и разбился о стену напротив дикий вой, за которым прыгающими надрывными всплесками поскакали обрывки звуков. Через несколько минут Ходанич смеялся цинично и пошло шутил, предвкушая плоды задуманного…

Они сидели под навесом полюбившейся беседки, искренне наслаждаясь вечерним безмолвием. Белокурая девушка, в которой вы конечно же узнали Лену, смотрела на кроткое расплывшееся в легкой дымке пятно луны, и та, как будто подмигивала ей. На перилах, облокотившись плечом на вертикальную балку, сидел Генка. Он не сводил очарованных глаз с лица Лены, обеленного призрачным светом ночного маслянистого пятака.

— Странно, мне всегда не хватало силы воли, хронически не хватало, задумчиво произнесла она. — Говорят, женщину любят за слабость, а я наоборот, хочу быть сильной. Пока, правда, не получается. Только и проклинаешь себя за характер. Помню раньше, когда училась в другой школе, наша компания после занятий искала себе развлечений. Старое надоело. Додумались до того, что начали ходить вечером и обрабатывать приезжих. Подходил кто–нибудь из ребят, самых безобидных, которых пальцем раздавишь, и «стрелял» у великовозрастного дяди, копеек двадцать. Если тот шел на конфликт, из–за угла вылетали остальные… Иногда вместо ребят посылали девчонку, которая выглядела постарше. Она приводила мужчину в заранее условленное место, а там его уже поджидали. Правда, сначала нравились такие проделки и мне. Но как–то увидела глаза человека, как зверя загнанного в ловушку. В них было все — и испуг, и ненависть, и мольба о пощаде… Потом его били. Как это все отвратительно. Несколько раз хотела остановить, но не могла. Боялась осуждения, остаться одной. Конечно, забавы эти прошли сами собой. Рада, что скоро окончу школу.

Поступить бы в университет. Сейчас вот пропадаю по вечерам в историческом архиве. Оказывается я ничего не знала о будущей профессии, — Лена замолчала. Пальчик наматывал белесый шелк волос.

Генка подхватил разговор, не давая переключиться на новую тему: — В этом мы похожи. И мне, честно говоря, не хватало твердости. И спортом занимался, чтобы обрести ее. Но бесполезно, видимо уступчивость в крови.

— А я не теряю надежды. Помнишь, как мы встретились в этой беседке? — вдруг спросила Лена и зарделась. — Странно. Я тогда не могла бы объяснить свое поведение.

— А я тогда проиграл на соревнованиях. Честно говоря, сломался. Получилось как–то самой собой.

— А Серега обиделся, даже хотел тебя в разборы втянуть. В принципе, он хороший парень. Правда, учился плоховато и в школе хулиганил, но в жизни и дома он другой, совсем другой. Дома постоянно по хозяйству, и сварит, и постирает и в комнате приберет. Теперь вот в армии.

— Я вполне с тобой согласен. Филин простой парень. Я уверен, он и в армейском коллективе найдет общий язык.

— Странно, — завидую вам, Гена. Я бы с удовольствием на два года, да подальше от родных мест. Только тогда, пожалуй, поймешь смысл слов — Родина, мать, друг — Лена хотела добавить еще слово, Генка уловил какое по интонации. «Но почему она не сказала? — спросил себя Генка и тут же нашел ответ, чувствуя от него удовлетворение, значит, сомневается, будет ли искренним последнее…» Мучил вопрос об Олеге. Генка хотел спросить, но все не решался и старался смеяться над зародившейся ревностью: «Что я мальчишка?» Но любопытство взяло верх. Он потер углом сжатого кулака подбородок.

— Извини, а этот Олег, кто он?

— Гена, прошу, не повторяй большей этого имени. Оно принадлежит Ходаничу. Вспомни дискотеку… Двуличен и большой подлец.