Женщина-рыцарь. Самые необычные истории Средневековья - Брезгам Галинакс

Мне это кажется странным, поскольку само написание слова «Бафомет» свидетельствует о том, что он именно настоятель храма Князя Тьмы. По латыни Бафомет пишется, как вы понимаете, «Baphomet», но если прочитать справа налево, получится «Temohpab». Всякий человек, знакомый с тайнописью, легко догадается, что здесь сокрыт акроним: первые буквы из слов фразы «Templi omnium hominum pacis abbas», а это означает «Настоятель Храма мира всех людей».

Прибавлю, что если написать «Бафомет» на иврите и читать наоборот, то выйдет греческое слово «София» – мудрость; однако же с настоящей божественной мудростью тут нет ничего общего, ибо она не может быть представлена в таком странном написании. Следовательно, Бафомет заключает в себе антипод божественной благой мудрости и, вообще, всего божественного.

Изображающий Бафомета знак вроде бы указывает на самого Люцифера: это перевернутая, указующая тремя вершинами вниз звезда, в середине которой изображена козлиная морда в двух концентрических кругах, содержащих слово «Левиафан», а оно написано на иврите с нижнего луча и против часовой стрелки. Но не понятно, то ли Левиафан, являющийся Драконом Бездны и Зверем Люцифера, помещён на знаке Бафомета в качестве намёка на служение дьяволу, то ли как указание, что он и есть сам дьявол в одном из своих образов.

А кое-кто из борцов с нечистой силою по-другому объясняет роль Бафомета: он, мол, просто слуга сатаны. Это о нём идёт речь в Писании, в том известном эпизоде, когда к дьяволу приходят его служители, в числе которых находится Бегемот, который, де, и есть Бафомет, умеющий воплощаться также в чёрного кота. Мне подобное толкование кажется сомнительным, но не берусь спорить со специалистами.

Что касается Абакаса, насчёт него споров быть не может: он смотритель за адским огнём, раздувающий и поддерживающий его. Он изображается в виде фигуры с человеческим туловищем, человеческими руками, но с петушьей головой и змеями вместо ног; в правой руке его плеть, а в левой щит с двойным крестом внутри.

Согласитесь, что в этом изображении всё прозрачно и ясно. Петушья голова напоминает нам о Солнце, но чтобы мы, всё-таки, не подумали о божественном свете, здесь помещены щит и хлыст, символы нестерпимого испепеляющего жара. О змеях нечего и говорить: на ум тут же приходит Василиск, страшный царь всех ползучих гадов, подчинённый сатане. А обрубленное человеческое туловище с руками является, конечно же, частью образа грешников, которые попали в лапы к дьяволу и, утратив свой облик, превратились в отвратительных монстров.

* * *

– Но колдун определенно сказал, что рыцари Храма поклоняются Бафомету и Абакасу? – спросил Фредегариус.

– Да, и вот как он это описал. У них, говорил он, есть идолы Бафомета и Абакаса; они почитают этих идолов, как представителей Бога и Спасителя; они касаются истуканов короткими верёвками, которые затем носят на теле под рубахой; всё, что они делают, они делают из благоговения перед этими идолами; кроме того, рыцари поклоняются ещё некоему чёрному коту, который иногда является им на их собраниях. Умерших братьев они кремируют и подмешивают пепел в общую трапезу. Наконец, они плюют на распятие, целуют друг друга непристойным образом и питают склонность к содомскому греху, – Робер сморщился, как от зубной боли.

– Отречение от Христа и осквернение распятия могут не быть преступлением. В первых монашеских общинах так принимали новых братьев, делая из этих святотатцев и вероотступников настоящих христиан, – заметил Фредегариус. – Помимо того, отречение было испытанием на обет повиновения старшим, а в качестве искупления вновь обращенные постились три пятницы.

– Вам лучше знать, святой отец, – согласился Робер с видимым облегчением. – Я надеюсь, что и другие обвинения против рыцарей Храма столь же легко будут отвергнуты или окажутся сущим вздором.

– Поэтому я не стану записывать это. Как вы верно изволили заметить, рыцари Храма совершили и продолжают совершать множество богоугодных дел, а если виноваты в чём-нибудь, то пусть их судит святейший папа, который никогда не ошибается, – сказал Фредегариус.

– Да будет так, – Робер опять перекрестился и уже в полный голос произнёс: – Да, велика святость и значительны подвиги рыцарей Храма; добрую память оставят они о себе. Но и наше госпитальное братство тоже останется в памяти людей. Гордыня – большой грех, но гордость за хорошее дело не греховна, – не так ли, святой отец? А нам есть чем гордиться. Мы воевали за веру, мы защищали паломников и мирных жителей, мы помогали страждущим. К тому времени, когда я покинул Иерусалим, при нашем госпитале действовала медицинская школа, где изучались всевозможные способы лечения. Наши братья-лекари достигли во врачевании больших успехов, соединяя целительную силу снадобий с искусством опытнейших хирургов.

Папа Гонорий II, предоставляющий официальное признание ордену тамплиеров. Художник Франсуа Гранье

Господь благоволил нам: в госпитале излечивались даже безнадежные больные, такие тяжелые, что другие лекари отказывались от них. Без помощи Бога больного человека исцелить нельзя, но и без умения врача это сделать трудно. Всемогущий милосердный Бог дает нам таланты, Он направляет нас на путь, но беда, если мы надеемся только на Бога. Господу ничего не стоит, к примеру, вылечить больного, но коли Он этого не делает, значит, перекладывает заботу о лечении на нас. Я правильно понимаю, святой отец?

– Болезнь – это испытание или наказание за грехи, – сказал он: – А почему вы покинули Иерусалим?

– Тоска по родине. Она оказалась сильнее, чем чувство долга, – с вздохом признался Робер. – Много лет я прожил в Святом городе; мои занятия по укреплению нашего госпитального братства, коим я предавался со страстью и увлечением, вначале полностью поглощали меня, но пришло время, когда мне стало чего-то не хватать. Казалось бы, всё было в моей жизни: служение рыцарству, книги и науки; казалось бы, я достиг всего, о чём можно только мечтать – уважения и богатства; однако странное беспокойство всё более овладевало мною.

Я боялся себе признаться, отчего это происходит, но рано или поздно я должен был задуматься о причинах своего душевного томления, а задумавшись, осознал, что Иерусалим, со всеми его красотами и святынями, чужой город для меня. Когда я расставался с моими друзьями, один из них сказал: «Я соскучился по родным местам, мне надоела жара и безводные пустыни. Я хочу увидеть наши зеленые поля, пышные леса, широкие реки и бескрайние озера». Тогда я не ощущал в себе этой тоски по родине, но пришла пора, когда она сделалась неодолимой.

Иерусалимское королевство стало казаться мне привалом на моём пути, а не конечной целью. Я будто бы отдыхал, набирался сил и готовился к дальнейшему походу.