Женщина-рыцарь. Самые необычные истории Средневековья - Брезгам Галинакс

же упрятан в глухом подземелье вражеского замка?

В-третьих, пояснил мне учёный каноник, надо, доказав соблюдение первого условия, подать просьбу в епископский суд о separatio a mensa et thoro на время; потом, доказав соблюдение второго условия, подать просьбу о separatio a mensa et thoro навсегда, и, в конце концов, можно подавать просьбу о разводе.

Мне стало ясно, что Абелия до самой смерти будет считаться женой своего пропавшего мужа. Препоны к расторжению брака были такими большими, что нужно было потратить многие года и огромные деньги, чтобы преодолеть их, да и то надежды на успех почти не было. Мои предположения оправдались: я никогда не смогу жениться на ней.

Но что мне сказать Абелии и как быть дальше? Я мог представить ей разъяснения каноника в розовом цвете, то есть обнадежить её, сказав, что расторжения брака можно добиться. В этом случае мне следовало самому взяться за дело, собрать надлежащие свидетельства и прочее, – зная заранее, что брак расторгнуть, скорее всего, не удастся, и понимая, что я обманываю Абелию. В конце концов, нас могут привлечь к суду, так как до официального развода она является по закону женой своего мужа и её сожительство со мною можно рассматривать как многомужество, за которое полагается суровое наказание.

Нет, этот путь не приведет к добру, решил я, нам обоим придётся пожалеть, если мы изберём его. Что же остаётся? Пожалуй, только одно – показать разъяснения каноника в черном свете, то есть сообщить Абелии, что расторжение брака невозможно. Будут слёзы, будет горе, будет и разлука, но если этого всё равно не избежать, так не лучше ли нам выпить горькую чашу сейчас, чем многие годы жить в предчувствии беды? Так будет честнее и благороднее с моей стороны, и, разумеется, я не оставлю Абелию без помощи, как теперь, так и в дальнейшем.

На том я и порешил, но должен вам признаться, что мне потребовалось всё мое мужество, чтобы вернувшись домой, сообщить мой милой Абелии ужасное известие. Я не мог смотреть ей в глаза и произносил приготовленные по дороге фразы, уставившись на трещину в стене. Как сейчас помню эту изогнутую трещину, длиною в локоть, узкую по краям и расходящуюся в середине, – мне кажется, что через неё ушло в темноту всё светлое из моей жизни.

* * *

Абелия приняла мои объяснения с каким-то странным неземным спокойствием, она не заплакала, не стала задавать вопросы, лишь лицо её помертвело и покрылось бледностью.

– Я знала, что так будет, я чувствовала, – произнесла она еле слышно. – Мы согрешили и должны понести кару, иначе к чему на свете справедливость?

Я принялся возражать ей, говорил, что она не виновата в грехе, но мои слова не доходили до неё. С отчаянной решимостью она попросила, чтобы я ненадолго ушёл из дома: ей надо собрать свои вещи, прежде чем покинуть его, а при мне ей будет нелегко сделать это.

Я хотел возразить, но взгляд Абелии остановил меня: он был так кроток и одновременно полон такой небесной силою, что ослушаться было невозможно. Я в последний раз обнял её; она не ответила на мой порыв, стоя с опущенными руками, только по её телу прошла дрожь. Я выскочил из дома и, не разбирая дороги, зашагал по улице.

Я знал, что расставание с Абелией будет тяжелым для меня, но не думал, что настолько. В моей душе был ад: она корчилась в муках и вопила от боли. Не стану вам рассказывать, что я пережил, – это недостойно мужчины и воина – но, поверьте, я находился тогда на тонкой грани между жизнью и смертью.

Для того чтобы забыться я прибег к старому испытанному способу – к вину, но это коварное средство: оно облегчает наши страдания, чтобы затем усилить их. Вино – наш друг и помощник в радости, старости и болезни, но им нельзя вылечить невзгоды жизни. «Кто много пьёт, тот к беде придёт», – говорили крестьяне на моей родине. Вино – чудо, дарованное нам Богом, и, как со всяким чудом, с ним надо быть очень осторожным.

Я не был осторожен, я пил сильно и страшно, пил до тех пор, пока не почувствовал такое отвращение к себе и своей жизни, что едва не бросился на меч. Господь спас меня: я вдруг прозрел: простое и ясное решение пришло мне в голову. Если Абелия по-настоящему дорога мне, – а я убедился, что это так, – я должен быть с нею. Пусть она не примет меня как мужа: я буду с ней как брат, как друг; дадим ход делу о пропаже её мужа, а там что Бог даст.

Кликнув слугу, я приказал ему принести воды для умывания, чистую одежду, а конюху сказать, чтобы оседлал коня. Вскоре я уже был в госпитале; меня там встретили самым неожиданным образом: все вздыхали при встрече со мною, говорили сочувственные слова и напоминали о величайшем Божьем милосердии и Его неизъяснимой благодати. Причина этого стала понятна мне, когда я разыскал компаньонку Абелии: она сказала, как о чём-то само собой разумеющемся, что Абелия просила передать мне благодарность за добро, которое я ей принёс, и простить за зло, которое она мне причинила. Господь указал ей путь: она возвращается в родные места, где надеется открыть приют для осиротевших и бездомных детей. На этой стезе она и закончит своё земное существование.

Пораженный, я стоял недвижно, не в силах вымолвить ни слова.

– Когда она уехала? – спросил я, наконец.

– Вчера на рассвете, – отвечала компаньонка.

– Куда?

– В Яффу. Там ждёт попутного ветра корабль, направляющийся в наши края. Капитан возьмёт её с собой, с ним договорились, – ответила компаньонка.

Не жалея коня, я поскакал в Яффу. Конь скоро выдохся от этой бешеной скачки и мне пришлось оставить его на постоялом дворе, получив взамен полудохлую клячу, которая еле-еле дотащилась до следующего двора, где было обменена на её родную сестру, старшую по возрасту. Проклиная себя за то, что не взял смену хороших лошадей, я с огромным трудом добрался до яффского порта.

На море вздымались большие волны, штормило, и я надеялся найти поджидающий Абелию корабль у причала, но, увы, отчаянный капитан вывел его в плавание. Всё что я увидел, – это далёкий парус, то появляющийся, то скрывающийся за гребнями волн; он увозил от меня мою любимую. Вне себя от отчаяния, я хотел нанять другой корабль для погони, но на меня посмотрели, как на сумасшедшего, и наотрез отказывались выйти в море, даже