Сшитое сердце - Кароль Мартинез

кто-нибудь порежется, чтобы посмотреть, как вы действуете.

– Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь в деревне согласится, чтобы его зашивала Караско. От нас тут шарахаются.

– Да, я знаю… эта история с петухом… Но я могу похвалиться тем, что приобрел большое влияние на здешних людей, и мне легко будет уговорить самого злобного из ваших гонителей. Разве для вас это не лучший способ вернуть их расположение?

И, поскольку моя мать не отвечала, он улыбнулся девочке, с которой глаз не сводил во время разговора.

– Приходите снова через неделю, чтобы мы смогли проследить за движением этих иголок. А как насчет вкусного лимонада, малышка Клара?

Фраскита пересказала этот разговор Бланке, как только та пришла ее навестить.

– Не ходи к нему больше, – оборвала ее повитуха.

– Но он такой ученый, люди, которых он исцелил, только о нем и говорят

– Он великий врач, но не ходи к нему больше! Уж с дочкой точно! Лучше ему ее больше не видеть.

Они помолчали. Моя мать не понимала ни внезапной ярости подруги, ни тайны, которой та продолжала окружать Эухенио. Кем они доводились друг другу? Почему он остановился в Сантавеле? И сколько времени такой человек может оставаться среди них, вдали от всего? Ведь он, по его словам, лечил правителей!

Угадывая любопытство Фраскиты, Бланка поделилась с ней своим желанием уехать.

– Рано или поздно мне надо было решиться снова тронуться в путь, – объяснила она. – Я уже много лет живу среди вас. Роса Капилья сумеет меня заменить, я почти всему ее научила, она способная, а если женщины позволят, ты будешь ей помогать, когда потребуется.

– Ты не можешь уйти теперь, когда у нас столько беременных.

– Многие разродятся со дня на день. Я подожду, пока волна немного схлынет. В ближайшие несколько ночей, похоже, поспать мне не дадут. А ты постарайся никуда не отпускать детей.

– Но чего ты боишься?

– Людоедов. Я боюсь людоедов! Сердце не позволяет мне сказать тебе больше. Мы видим, как растут наши дети, но никогда не видим, как они стареют. Так заведено. Скажи-ка, а то ты все только расспрашиваешь, как вышло, что ты снова зашила этого проклятого петуха? Анхела утверждает, что он никогда не победит, однако Хосе готовит его к третьему бою, а ты молча терпишь, что твои дети теперь вынуждены пасти чужой скот! Что еще вы должны потерять?

Это замечание положило конец расспросам Фраскиты, и она заговорила о другом.

После этого в течение двух недель деревенские женщины рожали одна за другой, и вот тогда-то и пропал первый ребенок. Все жители несколько дней подряд напрасно искали милого малыша, пятилетнего Сантьяго. На этот раз молитвы Фраскиты не помогли – мальчик не заблудился, а Бланка потихоньку ушла сразу после его исчезновения, так что некоторые грешили на нее. Но вскоре с холмов не вернулась девочка, и тогда повитуху перестали обвинять в чем-либо, кроме того, что она, ни слова не сказав, покинула их в начале лета.

Маленький Сантьяго вполне мог заплутать, пораниться и умереть вдали от деревни, и его тело вполне могли не найти. Но как можно верить в несчастный случай, когда пропали уже двое?

Фраскита помнила слова повивальной бабки. Та сказала, что боится людоедов, и посоветовала никуда не отпускать детей и больше не приводить к Эухенио Клару, эту прелестную девочку, с которой ученый глаз не сводил в тот день, когда она у него побывала. Фраскита запретила двоим младшим уходить со двора и потребовала, чтобы Хосе приделал щеколду так высоко, чтобы Клара не могла открыть входную дверь.

– Эту дверь надо держать закрытой! – вот уже месяц кричала она, уходя на холмы пасти скот Эредиа вместо Анхелы и Педро.

После исчезновения второго ребенка не она одна стала оберегать детей, и мало кто из ребятни болтался без присмотра. Маленьких пастухов сменили взрослые, и каждый следил за соседом.

Фраскита не пыталась говорить с деревенскими, но пошла исповедоваться и из-за деревянной решетки повторила падре то, что сказала ей Бланка перед уходом.

– Обвинять человека в преступлении – это серьезно. Конечно, до появления этого ученого дети не пропадали, но умирали они чаще. Он исцеляет от многих скорбей, и деревня на него молится. Вот уже несколько дней каждый находит виновного и приходит рассказать мне об этом. Чтобы ты знала, твоего мужа называют чаще всего. Мне едва удается успокоить их.

– Но Хосе из дома не выходит, он даже петуха перестал выпускать с тех пор, как дети стали кидаться в него камнями!

– О том и речь. Пропавший маленький Сантьяго был из тех, кто бросался камнями.

Фраскита умолкла. Она знала, что муж невиновен, и знала, насколько живуча злоба деревенских.

– Не обвиняй никого, и особенно Эухенио, – снова заговорил священник. – Деревня, желая сохранить своего врача и стараясь его защитить, способна расправиться с твоим мужем. Кроме того, этот человек сказал мне, что скоро уедет. Приглядывайте за детьми, а я присмотрю за ним. Больше ни в чем не хочешь мне исповедаться?

– Нет, ни в чем.

– Ничего плохого не делала, никаких плохих мыслей?

– Ничего, кроме любви.

– Иногда и сама любовь может быть преступной. Если больше ни один ребенок не пропадет и если Хосе оставит в покое свою птицу и вернется к работе в кузнице, через несколько месяцев злоба пройдет. Я так молюсь об этих бедных крошках.

Священник сдержал слово и ходил по пятам за ученым, ссылаясь на внезапно пробудившийся интерес к науке, – впрочем, интерес был непритворным.

Через неделю Эухенио, которому, должно быть, наскучили вопросы падре, распрощался с маленькой безутешной общиной и пустил своего коня по следу Бланки.

Больше тем летом дети не пропадали, и люди смогли сосредоточиться на жатве.

Третий бой

Когда в начале сентября Хосе шел через деревню, держа под мышкой своего петуха с зажившими ранами, все поняли, что он направляется к новому жилищу Эредиа и что ничего хорошего им это не сулит. Женщины, когда он проходил мимо, сзывали игравших в проулках детей, и двери захлопывались.

В глубине души деревенские знали, что Хосе вовсе не людоед, которого они себе навоображали, и многие даже начинали задумываться, не слишком ли пичкал детей лимонадом добрый новый доктор, преспокойно бросивший деревенских жителей с их ревматизмами и ранами. Но бывший колесник просто помешан на своем петухе! Никто не понимал, зачем посвящать свою жизнь этому вечному пернатому неудачнику. А главное – каждый, не переставая упрекать себя за то, что дважды попался на красный клюв, опасался вновь увлечься мечтой.

Может, третий