Сшитое сердце - Кароль Мартинез

пришли, не захотели остаться в стороне. И всего через несколько секунд после начала боя женщины отбросили благопристойную строгость и присоединились к мужчинам и вопящим детям, чтобы лучше все разглядеть. Сами того не замечая, женщины тоже принялись вопить.

– Эй, Дракон, как победишь, допьяна напоим тебя брагой!

– Все куры в деревне будут твои! Даже мои!

Эредиа за боем не следил.

Стоя на скамье рядом с судьей, он высматривал ее в скопище зрителей, и когда, уже почти потеряв надежду, хотел спуститься со своего насеста, он встретил ее взгляд, который пришпилил его к месту. Они долго не мигая смотрели друг на друга, стоя по разные стороны арены. И пока длился этот взгляд, Эредиа казалось, что он умирает. Петухи обливались кровью, в воздухе летали перья, люди орали, но эти двое были неподвижны, и ни один не думал размыкать это объятие взглядов.

Толпа качалась, бурлила, и они потеряли друг друга из виду.

Перевес был на стороне свирепого Оливки, Красный Дракон растерялся и, похоже, уже не чаял остаться в живых. Хосе, охваченный жалостью к своему бойцу, страдающий от каждого безжалостного удара шпорой, орал, чтобы бой остановили. Он хотел спасти петуха, отдать дом, но спасти петуха, чтобы вылечить его и все отвоевать при следующей встрече.

Но зрители были против. Все еще могло обернуться по-другому! Кто предсказал бы победу Оливки в прошлом бою? Кто мог себе представить, что в этом полудохлом петухе еще столько ярости, столько злобы? Надо было идти до конца, все они снова поставили на Дракона и вот-вот останутся без штанов. Им нечего было терять, и они хотели продолжения боя, они все еще надеялись.

Для Хосе это было чересчур, он не желал бессильно смотреть, как гибнет его птица. Он рванулся к арене, чтобы забрать своего окровавленного петуха, который едва держался на ногах, но все же не убегал, демонстрируя истинное мужество. На колесника набросились, он задыхался под градом ударов. Делались новые ставки, некоторые ставили на Оливку один к десяти, чтобы хоть немного отыграться, другие по-прежнему верили, что Дракон в последний миг удачно клюнет и убьет дикого петуха. И они дождались этого удара. Голова Оливки была сплошь залита кровью, казалось, что теперь он дерется вслепую.

И тогда ставки снова изменились, Хосе отпустили, и он, слегка оглушенный ударами, тоже снова поверил в победу и вопил, подбадривая своего бойца.

Но никто не учел жизнестойкости Оливки, его выносливости.

Закаленный в смертельных поединках черный петух, вскормленный человеческой жестокостью и ставший ее отражением, весь подобрался – голова, крылья и шпоры – и ринулся вперед в алом потоке, заливавшем ему глаза.

Раздался короткий, пронзительный крик.

Необыкновенный бой закончился.

Красный петух был повержен, но ослепленный собственной кровью Оливка не мог найти останки противника, чтобы насладиться своей победой, и продолжал наугад молотить теплый, почти весенний воздух.

Ветер мятежа не поднялся, и женские руки завладели кучкой красных перьев…

Посвящение Аниты

Уже через неделю Человек с оливами, бросив свою мельницу и свои деревья, устремился в дом Караско, и, пока мебель возвращалась в прежнее жилище, взгляды мужчины и женщины снова встретились.

Шкаф оголился, красная ленточка с него была сорвана.

Наблюдая за тем, как зашитый человек гладит дверные косяки, глядя на его испачканные побелкой руки, моя мать уже не могла не догадываться, что именно пронзило его сердце. Он нерешительно вошел в дом, неотрывно глядя на нее, и черная одежда ласково коснулась руки, державшей иглу. Фраскита понимала, зачем она снова зашила красного петуха, и Анхела ни о чем ее не спросила.

– Этот петух никогда не победит! – только и сказала девочка, когда мужчина вошел в дом, а ее мать медленно направилась к ручной тележке, нагруженной немногими оставшимися у них вещами.

Поскольку Фраскита и не взглянула на девочку, та решила поговорить об этом с отцом, как только он в состоянии будет услышать ее предупреждение и, может быть, к нему прислушаться.

Работников, что вносили мебель Эредиа, поразили наивно-монументальные фрески, которыми были расписаны все стены в доме. Поскольку новый владелец жилья молчал, не отвечая на их вопросы, работники поставили мебель на те места, где нарисовал ее Педро.

Следом за Фраскитой, впрягшейся в ручную тележку, куда сложили белье и утварь и куда Хосе посадил заново сшитого Дракона, вереницей брели куры, хозяин петуха и дети – через молчаливую, притихшую деревню, и каждый взгляд был как упрек.

На следующий после боя день арену не разобрали, а разрушили. Разорили, разломали на части и сожгли – вся маленькая община истово над этим потрудилась. Лупили ногами, кулаками, топорами. На площади осталась лишь кучка пепла, к которой каждый подходил и плевал. Можно понять этих деревенских, которых Хосе, сам того не зная, повел в бой, пообещав им не только победу, но прежде всего – новую жизнь. Мечта, которая поддерживала их в последнее время, погибла вместе с поражением красного петуха, и труп ее смердел так, что провонял мир, в котором все они до тех пор жили, не думая его менять. Лучше было ни о чем и не мечтать, а теперь останки мечты отравляли реальность.

И, хотя надежда сдохла, тварь, убившая ее, была жива.

Почему эта семья так упорно старалась спасти того, кто ее погубил?

Караско поселились в старом доме родителей Фраскиты, заброшенном после их смерти. Детям, привыкшим к большим пустым комнатам с разрисованными стенами, в старом домике было тесно.

Следуя мягким распоряжениям Фраскиты, дети трудились, стараясь навести в доме уют, обжить его. Педро не разрешили украсить стены внутри, но вместе со старшими сестрами он побелил фасад, и маленькая Клара прыгала от радости – стало так много света!

Несколько дней спустя Анхела ждала возвращения перелетных птиц, Мартирио дурачилась, заманивая Клару в тень солнечным зайчиком от осколка зеркала, Педро обводил окна яркими узорами, добыв краски из первоцветов, Анита то и дело вытряхивала из своей обуви оливковые косточки и мелкие острые камешки, которые ее мать упорно туда насыпала, а шесть служительниц облачали голубую Мадонну. Жизнь кое-как снова входила в колею.

Во вторник на Страстной неделе моя мать, разбудив Аниту посреди ночи, ведет ее через спящую деревню на кладбище.

Почти двадцать лет спустя она идет той же дорогой, делает, сама не зная зачем, то, что проделала когда-то другая женщина, передает Аните повязку, молитвы и шкатулку. С той лишь разницей, что Анита ни слова не повторяет из того, чему учит ее мать.

“Неважно, она