Приключения англичанина - Алексей Шельвах

«...я велел боцману запереть юношей в кубрике и рому не давать ни капли. Также распорядился обшарить фрегат снизу доверху, дабы выявить присутствие лиц противуположного пола. Выявили с десяток не протрезвевших, с всклоченными волосами и помятым платьем. Одна прикорнула под пушкою, другая в трюме, третья, напротив, забралась на грот-марс, спасаясь, быть может, от чрезмерных домогательств. Погрузили их в шлюбку и отправили на берег.

Между тем капитан Эдвард Еллоу продолжал лежать в полубесчувствии. Судовой врач диагностировал сотрясение мозга.

«Уже и завечерело, на пристани зажглись факелы провожающих. Ах, меня-то никто не провожал, и я догадывался, почему: престарелым родителям, даже если они уже получили мое письмо, в коем уведомлял их об успешном окончании военно-морской академии и зачислении в элитную эскадру, не по средствам было путешествие из отдаленной Нортумбрии в столицу на проводы младшенького, то бишь меня, а скаред старшенький, то бишь Александр, единоличный наследник имения, ни пенса, конечно, не дал ни батюшке, ни матушке на сию поездку. «Довольно с него, – пресек, должно быть, робкие ихние просьбы, – что сколько-то раз получал он от меня денежные переводы». Попрощался мысленно с родителями и мысленно же попенял братцу за скаредность его.

От грустных дум однако отвлекся – воспомянул с усмешкою, как после выпускных экзаменов в ожидании, когда станет известно, кого на какой корабль определят, заваливались, бывало, в излюбленную кофейню «Греческая», где, заняв, как подобает джентльменам, каждый по три стула (на одном – треуголка, на другом – владелец ее, на третьем – ноги), за чашкою шоколада предрекали пылко владычество Британии на всех морях – дайте лишь нам, молодым, поднять якоря! И вот выясняется, что должность мидшипмена обязывает не только подвиги при абордировании неприятеля совершать, но и привередливым ветеранам уметь потрафить, и решить на месте проблему занятости для деревенских оболтусов... Тут с «Центуриона» просигналили, что в связи с разбирательством причин гибели «Селены» выход в море задерживается и что я, будучи замечен коммодором в подзорную трубку, заслужил решительными и грамотными действиями своими похвалу оного, посему приказано мне вступить во временное командование фрегатом. Ну что же, перво-наперво отогнал от корабля лодочников, сделав им предупреждение, что ежели сызнова явятся, встретят их ружейным залпом. Запретил выдачу спиртного. Скрепя сердце приказал выпороть марсовых Джонса, Джонсона и Джинкинса, изобличенных в куренье после захода солнца. Молодецкие марсовые при всяком взмахе плеткою вскрикивали: «А вот и не больно!», юноши же, коим в острастку на будущее велел присутствовать при экзекуции, толпились поодаль и трепетали...»

Коммодор рассчитывал задержаться от силы на неделю, но вышло иначе - дожидаясь попутного ветра, простояли на рейде месяц.

Перегрину приходилось часто бывать на берегу: то давал свидетельские показания по факту потопления «Селены», то расспрашивали его о личностях пропавших без вести старшего и младшего помощников (занимать эти вакансии и пускаться в плавание, начало коего ознаменовалось взрывом плавсредства, никто, кстати, не рвался), то принимал участие в совещаниях, на которых вносились бесконечные поправки и дополнения в план экспедиции. Уже через неделю на кораблях возникли проблемы с продовольствием. Старцы выказали завидные аппетиты, о юношах и говорить нечего. Обивал пороги интендантских ведомств, выколачивал средства, отслеживал качество и количество. Однажды возвращаясь заполночь на фрегат, заслышал доносившиеся из проулка плач и хохот. Вознегодовал, увидев, что столичные петиметры числом до десяти окружили одну беззащитную девицу с явным намерением обесчестить оную. Угроживая обнаженным кортиком, обратил в бегство подонков. Претерпевшая пожирала взорами симпатичного спасителя в голубом камзоле с позолоченными пуговицами и серебряными галунами. Проводил ее до дому и препоручил заботам ея родителей. Заливаясь слезами, объяснила им и Перегрину, что, возвращаясь из театра и раздумывая над содержанием пиесы, коя произвела в ея душе катарсис многоразличных аффектов, не заметила, как очутилась неподалеку от порта. Через день зашел справиться о душевном здоровье спасенной. Быв обласкан всеми членами семейства, стал наносить частые визиты, ветра-то все не было. Серина, так звали девушку, встречала его радушно. Взявши друг друга за руки, сидели в палисаднике среди сиреневых и ясминных кустов, вскоре уже и целовывал ее безнаказанно. Родители, подсматривая, ничего не имели против. Многообещающий мидшипмен в качестве зятя их устраивал.

«Вдруг поднялся сильнейший попутный ветер, и поколику все к отплытию стало быть готово, эскадра поспешно снялась с якорей и двинулась к Спитхеду».

Адмиралтейство так и не нашло для фрегата «Северн» новых старшего и младшего помощников. Капитан Еллоу по-прежнему пребывал в прострации. Вынесли было его на палубу, уложили в шезлонг, дабы подышал свежим воздухом. Воззрясь на поднятые паруса, улыбнулся. Повернувшись к Перегрину, хотел что-то сказать... Тут в поле его мутного зрения попался старец-пехотинец с костылем под мышкою. Капитану сызнова сделалось худо, замычал, мотая головой, и отключился. А ведь еще не ведал о юношеском пополнении!

На четвертый день плавания ветер переменился, простояли на рейде в Спитхеде три месяца. Перегрин, расхаживая с рупором по капитанскому мостику, мыслями уносился в Лондон, в полюбившийся палисадник. Поначалу питались вполне сносно – штормило, и коровы в клетках, установленных на верхнем деке, переломали себе ноги. Нужно было срочно забивать скотинку, посему в свежем мясе эскадра недостатка не испытывала. Тем не менее корабли гудели как ульи от беспрерывного старческого нытья. Ветеранов можно было понять: простужались в сырых кубриках, да и хронические заболевания у них обострялись. С юношами тоже не все было просто.

«Матрозы весьма скоро сделали им пагубную привычку к спиртному. На военном корабле любители горячительных напитков выходят из положения вот как: скажем, в понедельник двое отдают третьему свои порционы рома, и тот очень даже прилично захмеляется. Во вторник уже он уступает порцию одному из вчерашнего триумвирата, в среду – другому. Таким образом каждый третий на корабле пьян, что, впрочем, нимало не сказывается на трудоспособности бывалого матроза. Не то – юноши. Употребив, валялись на палубе в самых людных местах, нечувствительные к пинкам старших по званию.»

Приходилось озадачивать юношей с утра до вечера: клетневали и смолили тросы, теребили паклю, щипали пеньку, расплетали старые снасти, смазывали салом мачты от топа до палубы. Замеченных в неоднократном употреблении пороли, подвешивали на ночь к реям. Недовольные суровостью морской службы вплавь добирались до берега. Занимаясь выиском беглых, Перегрин несколько раз переправлялся на сушу. Однажды не вытерпел, нанял коня, поскакал в Лондон.

Поздно вечером, под проливным дождем, прискакал в столицу. В лабиринте улочек пустил коня шагом. Вдруг услышал впереди хохот мужчин, плач женщины. Сызнова дал коню шпоры. Увидел на пути своем пьяное кодло, окружившее какую-то девушку. Узнал в оной Серину. Обнажил кортик – негодяи врассыпную пустились наутек. Склонясь, обхватил девушку за талию, приподнял и посадил впереди себя. Сетовала на обычную свою рассеянность: возвращаясь из театра, заблудилась. Внезапно расчувствовался и признался ей в любви. Утром были они помолвлены, а через день в спешном порядке обвенчались.

Когда Перегрин вернулся, эскадра уже грызла сухари. На кораблях начался голод. За крупную крысу платили четыре шиллинга. Некий семидесятилетний старец неделю получал паек за своего брата-близнеца, – скрывая смерть оного, лежал с трупом в одном гамаке. И еще имел наглость громогласно привередничать: сухари, мол, выпечены не из пшеничной или кукурузной муки, как положено, а просто это молотые, мол, каштаны. К тому времени капитан Еллоу совсем пожелтел и усох.

«Я собственноручно принялся кормить его крысиным бульоном с ложечки. Он покорно потреблял сие съестное снадобье, глядя на меня из подлобья и ни слова по-прежнему не произнося. К счастию, подоспела шхуна с дополнительными припасами провианта, она же забрала трупы. Тут, как по заказу, задул попутный ветер. Подняли якоря. Отечественная земля наконец скрылась за кормой в обычном своем тумане.»

До Мадеры добрались без приключений. Правда, марсовые Джонс, Джонсон и Джинкинс сызнова были уличены в курении после захода солнца и понесли прежестокое наказание (приказал протянуть их под килем), но в целом порка и подвешивание способствовали укреплению дисциплины: юноши смиренно теребили паклю, старцы если и выражали недовольство, то исключительно себе под нос. На Мадере закупили дешевого вина и высадили женщину, которую обнаружили в трюме фрегата «Северн».